|
|
Анна КОЗЫРЕВА |
|
2012 г. |
Форум славянских культур |
|
ФОРУМ СЛАВЯНСКИХ КУЛЬТУР |
|
|
|
Анна КОЗЫРЕВАПестрый мир славянских боговИз книги «Тайны язычества древних славян»
Князь Владимир I, установив языческие идолы на холме Мы уже познакомились с некоторыми обитателями славянского Олимпа, однако представить себе четкую картину их жизни навряд ли сможем. Повторимся, что, как «жизнь богов», «высшая мифология» славян типа греческой осталась неописанной и совершенно неизвестной, ибо её в развитом виде просто никогда не существовало. У славянских богов нет судьбы: всё скорее строится на предположениях и догадках, да глубинная народная память, щедрая на фантазийные домыслы, сумела отрывочно сохранить древнейшие образы. Встречаются редкие письменные описания внешнего вида языческих капищ и храмов. Там же упоминается древний ритуал, наблюдаемый, например, римскими проповедниками в славянских землях Полабья, причем чаще всего это лишь перечень имен богов и богинь: Святовита, Сварожича, Яровита, Дива, Радогоста и некоторых других. Древнерусские летописи до нас доносят имена Перуна, Стрибога, Дажьбога, Хорса, Симарга, Макоши, Велеса. Из подобных же источников известно о Свароге, Роде и рожаницах, о богинях Ладе и Лели, о некоторых второстепенных богах. Свести же весь сонм языческих богов и богинь славян к единой классификации, а тем более выстроить картину их общего сосуществования, задача практически невыполнимая. За долгие годы бытования древнейшего культа у одного и того же божества накопилось обилие самых разнообразных имен. Часто, сохраняя древнее имя, божество либо, потеряв прежнюю сущность, уменьшалось до мелкого духа, либо, обретя «полномочия» иных богов, становилось статусным божеством.
Клятва Руси в Киеве при заключении мирного договора 945 г. Случалось в «божественной» истории и такое, что из двух и более божеств возникало вдруг одно, а то, наоборот, божество дробилось в поэтическом воображении на вполне самостоятельные образы. Вся эта стихийная жизнь в недрах древнего язычества, выстроенная скорее по принципу детской игры «баба нитки спутала», спутанным клубком катит и катит в веках, интригуя и будоража буйную фантазию. Упоминаемый не однажды Прокопий Кессарийский в 1У в. писал, что славяне, поклоняясь рекам, нимфам и иным божествам, только одного бога, производителя молний, почитают единственным владыкою вселенной; спустя века, как бы в продолжение, Гельмольд отмечал, что «славяне не отрицают и единого бога на небесах, повелевающего прочими… а прочие боги, исполняющие возложенные на них обязанности, происходят от его крови, и чем кто знатнее, тем ближе к этому богу богов». Из договоров древнерусских князей Игоря и Святослава с греками видно, что «да имеем клятву от Бога, в него же веруем» с добавлением, что веруют они и «в Перуна и в Волоса». Тем богом богов мог быть и славянский Див, он же Сварог, и Святовит, и древний Род, однако сейчас нас больше интересует Перун. Возможно, как близкий по историческому времени, он более, чем иные славянские боги-божества, оказался с некоторой, пусть короткой, но своей судьбой. Многое в познании прошлого подсказывает топонимика: в названиях Волосова улица, Перынья репь, Ярилина плешь (перечень можно продолжать долго) запечатлены древнейшие представления народа. Географические имена, указывающие на древнее поклонение тому же Перуну, во множестве встречаются в славянских землях: в Сербии есть гора Перуна – Дубрава, в России встречаются Перунина пустынь, Перуново, Пиоруново. Так кто же он такой – Перун? Как верховное божество Перун известен по так называемому «пантеону Владимира», и является, скорее всего, продуктом определенной идеологии. В 979-980 годы по указанию древнерусского князя Владимира в Киеве, на берегу реки Буричева, устроили капище, где были собраны различные боги славян. Из летописи известно, что на самом княжеском дворе "...постави кумиры... Перуна древяна, а главу его сьребряну, а ус - злат..." Располагался Перун в центре; вокруг него стояли идолы Стрибога, Дажьбога, Хорса, Симарга и богини Макоши.
Вышивка по народным мотивам: Одолень-Трава как неизменный Сей храм, ужасный храм, над Боричевым током, (Михаил Херасков) Выделенный особо культ Перуна, связанный с рождением государственности, возник на рубеже языческих и христианских времен. Культ Перуна широко распространяется в 1Х-Х вв., начиная всё отчетливее приобретать черты дружинно-княжеского бога - бога войны. Миниатюры Радзивиловской летописи изображают его в виде воина в доспехах и с оружием в руках. Отдельное святилище Перуна возникает и у истока Волхова из озера Ильменя. О сравнительно далеком прошлом свидетельствует европейский путешественник Адам Олеарий, побывавший в Новгороде в 1654 г. "Новгородцы, когда были еще язычниками, имели идола, называвшегося Перуном, то есть богом огня, ибо русские огонь называют "перун". И на том месте, где стоял этот их идол, построен монастырь». Место носило название Перынь; монастырь, возникший на этом месте позднее, станет именоваться Перыньским. Создавалось новгородское капище родным дядей князя Владимира Добрыней, который, спустя всего небольшой срок, после крещения Руси, его же и уничтожит. Был свой бог-громовержец, с именем созвучным древнерусскому Перуну, в эпоху язычества и в Литве. Истукан Перкуна, как и повсюду в славянских землях, стоял под дубом, а перед ним на жертвеннике горел неугасимый огонь, охранение которого возлагалось на жрецов, и если вдруг огонь гас, то жреца «без всякого извета и милости убиваху». Если в глубокой древности первым богом мог быть бог-громовержец, бог небесных стихий, то ко времени, обозначенном немецким композитором Вагнером как «эпохой гибели богов», Перуну отводится роль бога-воителя и покровителя воинов. В летописях зафиксировано, что древнерусская княгиня Ольга, тогда еще язычница, «по русскому закону кляшася оружьем своим и Перуном… и Волосом», «а некрещеная Русь полагают щиты своя и мече и своенаги (обнаженные), обруче свое и прочая оружья, да кленутся о всем». На тех, кто нарушал клятву призывалось мщение громовика: да будут кляты от бога и от Перуна и да погибнут от собственных своих мечей. Близки были клятвы оружием сербам и чехам: «да Бог да ми рука с пушком (ружьем) усахла!». У болгар клятва утверждалась целованием секиры (топора).
Перун. В Словакии, под страхом нарушения данной клятвы, добавлялось: «Чтоб тебе Перун показал свои зубы!», то есть поразил клятвопреступника молнией. И хотя в пантеоне Владимира он заявлен как высшее божество, - богом богов он не являлся. Культ Перуна не вытеснил, а лишь оттеснил предшествующие культы, да и Перуна как бога войны и воинов не следует полностью отождествлять с изначальным божеством - Перуном-молнией и Перуном прямым божеством грозы. Вот и народная память больше сохранила Перуна в образе бога-громовержца, а бог-воитель ей менее известен. Если он и воитель, то с темными, олицетворяющими грозовое небо, силами. Общеславянский культ Перуна восходил к древнейшему культу бога грозы Парьянье в индоевропейской мифологии. «Реви, греми, оплодотворяй, пари над нами на своей водою наполненной колеснице (облаке); сильно растяни вниз нависший мешок с водою», - звучит обращение-заклинание в Ригведе. Густинская летопись доносит, что «Перконос, си ест Перун, бяше в них старейший бог, создан наподобие человече, ему же в руках бяше камень многоценный аки огнь; ему же … огнь неугасающий з дубового древия непрестанно паляху». Согласно летописи у Перуна «в руках бяше камень многоценный аки огнь», однако чаще древнее предание наделяет его огненной палицей. И огненный камень, и столь же ярко пылающая палка-палица, как молот германского бога Тора и ваджра древнеиндийского Индры, - есть боевое оружие, которым бьют сверху вниз, мечут в противника, что подсказывает о «каменно-скальной» сущности бога-громовика, поражающего врага боевым каменным топором. Вот мы и подошли к изначальной сути древнейшего бога-громовика, сохранявшейся в народной памяти долгие века, а в позднейшую эпоху частично отразившейся в образе христианского святого Ильи-пророка. В раннюю земледельческую пору все представления древнего человека строились через отношение к окружающему миру, через постижение природы и природных стихий. Особое религиозное чувство древний земледелец испытывал к весеннему небу, когда приходила долгожданная пора пробуждения и возрождения. И вот в эту пору появлялся сам Перун - божество победоносное, карающее демонов мрака - тяжелые мрачные тучи, плотно покрывающие небо. Поражая в небесах огненными стрелами демонов ночи и смерти и наказуя всякое земное нечестие, божество возбуждало страх и трепет, а затем, высвободив округу из мрачного плена, щедро рассыпало плодотворное семя долгожданного дождя, засевая пашню разными злаками – творило «посредством сеяния» зеленеющую и цветущую землю. Именно в момент торжественно-могучего явления грозы, разрывающей воздушное пространство, как виделось древнему человеку, миром верховодил Перун-Сварожич, сын прабога Неба. Не следует удивляться тому, что вдруг появляется еще один Сварожич: Перун, отчасти, – суть того же бога-Огня. Как творец небесного пламени, рождаемого в громах, Перун признавался богом земного огня, принесенного им с небес в дар смертным. Он для славян и бог-кузнец Гефест, и мятежный Прометей (оба из греческой мифологии), однако, прежде всего, он – грозный воитель: огненные молнии - его разящие меч и стрелы, радуга – звенящий лук, а гром – сам глас божий, которым Перун пробуждал природу от зимней моровой спячки, творя новый весенний мир. Могуч и величествен бог грозной стихии, вот и дыхание его – это ветры и бури, посылаемые на землю. В облике бога-владыки ветров Перун перекликается со Стрибогом – божеством более древним, изначально выступающий в образе бога грозы; в более позднюю эпоху Стрибог – лишь верховный царь-повелитель ветров. В «Слове о полку Игореве», повторимся, он поименован дедом ветров: «Се ветры, Стрибожи внуци, веют с моря стрелами», то есть молниями. В славянском фольклоре встречаются и иные имена бога ветров – Погода или Догода и Похвист или Позвизд, а в украинском - бог Посвыстач:
Каменная баба. Курский биосферный заповедник. Свойму богу Посвыстачу молотьця, Под каким бы именем не выступало грозное божество, рисуемый воображением, облик его при этом сильно не менялся. Со всклокоченными волосами и развевающейся до самой земли бородой, закованный в стальные латы-доспехи из тяжелых туч, носится он в вышине. Под стать божеству-стихие и его богатырский конь, усвоивший воинственный характер хозяина. Летит он, словно сокол в вышине, с горы на гору перескакивает, с холма на холм перемахивает, реки, озера и темны леса промеж ног пускает, хвостом поля устилает, копытами колодцы выбивает, а в трудных битвах со змеями да темными ратями – что есть суть все тех же тяжелых небесных туч – Перуну он первый помощник: «не столько богатырь мечом рубит, сколько конем топчет» да «куда конь не повернет – там улица»! Народные сказители-бояны, воспевая богатырские подвиги, в своих изустных творениях явно использовали древние образы, сравнивая былинных героев с самим богом-громовиком. А вот по представлениям, сохранившихся в белорусском фольклоре, Перун, вооруженный луком и стрелами, восседает на пламенной колеснице в виде громового жернова, который возят на себе горные духи – насельники небесных гор, нагромождений темных туч. Статный, высокого роста, с черными волосами и длинной золотою бородою разъезжает Перун на том жернове-колеснице и, если увидит вдруг, что на земле творится беззаконие, низводит на злых и нечестивых молнии – Перунову свистящую плеть. Небесный жернов – образ-сравнение далеко неслучайное. Представления об окружающем мире древнего человека чаще всего были связаны с земледельческой культурой. По весне упадет семя в землю, созреет хлебная нива, придет время уборки, а там и черед молотьбы наступит: закрутится тяжелый жернов, заскрежещут каменные плиты и белой струйкой упадет на ладонь теплая мука… А то ударит на небесных пажитях молотильный цеп, выбивая золотое зерно из огненного колоса; следом и время чудесной молотьбе подходит: крутится огненное колесо на небесной мельнице, стучит-перестукивает… Иному ж услышится вдруг ясный стук-перестук кузнечных молотов – то неустанно трудятся у огненной наковальни подручные бога Перуна. По-древнерусски «молния» звучит «молонья», и выстраивается вполне родственный ряд: «молот», «молотьба», «молотило». В этот же ряд просятся «меленка-мельничка» и «молоко-млеко».
Бог Велес с картины Константина Васильева «Человек с филином». Следуя различным поэтическим воззрениям древних славян, бог-громовик виделся и пастухом, выгоняющим на небо облачных коров, которых доил молниями, сливая теплое млеко-молоко на весеннюю пашню, а то и сам выступал в образе ярого быка - оплодотворителя и пахаря одновременно, потому-то тучегонитель Перун и громоносный Тур – суть сравнения-синонимы. В славянских землях возделывание земли издревле совершалось волами: та же работа приписывалась и небесным быкам, с помощью которых грозное божество бороздило облачное небо. Ученым-фольклористам еще в Х1Х в. удалось наблюдать в Архангельске на масленицу своеобразную процессию. По городу возили быка на огромных санях, запряженных в двадцать и более лошадей: эта удивительная повозка олицетворяла собой весенний выезд бога-Перуна, несущегося на грозовой туче. Повторимся, что Перун признавался творцом урожаев, оплодотворителем весенней пашни, и вспомним, по случаю, додолу. По представлениям сербов, додола-юница – это богиня Земли, еще не вступившая в брачный союз с Небом и не познавшая своего будущего супруга. И, если додола, одетая в зелень и цветы, - есть богиня-невеста, то возникает вопрос: кто жених? Со свитой подруг-вил, небесных нимф, шествует она над полями и нивами, а за ними стремительно гонится в шуме весенней грозы, опьяневший от буйства и удали, Перун. Опьяненный любовью, настигает он богиню-юницу своими разящими молниями, вступая с ней в брачный союз. Именно в образе неистового, ярого в своем желании, бога-жениха Перун и превратился в Ярилу. Явление жениха с небесных сфер в народном воображении не редкость. В сербских народных песнях встречается жених в образе небесного облака: «Вьется облак из-под девок; то не облак из-под девок, то добрый жених ищет девок». А дружками-сотоварищами на той вольной свадьбе-гульбе вполне могли быть гарцуки, подвластные Перуну духи. Белорусское древнее предание утверждает, что живут гарцуки в небесных норах, то есть в тех же тучах, и похожи с виду на маленьких детей, да и названы они от слова «гарцевать», что значит «играть, бегать взапуски». Случалось, что народная фантазия приписывала Перуну огромную свиту из родни да помощничков: Гром да Молния - она же тетушка Маланьица (от слова «молонья»), Град да Дождь, Ветры-сыновья, которых могло быть четверо, по сторонам света, а могло быть и значительно больше, разнившихся по силе и напору. В служках у грозного божества были Вий, Кащей, Мара – все связанные с сезонной смертью природы. Перун, как верилось славянам, отмыкал небесные замки, выпуская на вольную волю облака и посылая плодородные дожди на землю.
Обрядовое печенье. И молились ему за то с благодарностью, однако всегда помнили, что в его божественной воле было и не дать благодатного дождя, наказуя смертных неурожаями. Со страстной просьбой-молитвой обращались к грозному божеству во время засухи, чтобы не замыкало огненным ключом божество туч, не задерживало в плену дождевых потоков. С не меньшей страстностью призывался Перун и во время проливных дождей – дать вёдро, выпустить из темницы на волю солнце, спасти урожай от гибели. Любопытно, что в чародейных заговорах, читаемых как защитные обереги, сохранились следы древней веры в Перуна стражника и охранителя: силой заповедного слова призывали божество отпереть тайные облачные затворы, чтобы добыть из-под них заветный меч-кладенец и вручить его ратнику перед боем на скорую победу. Отголоски верований в бога-громовержца долго сохранялись в народе, проявляясь самым неожиданным, а порой и просто варварским, образом. Случалось, что бабки-знахарки, то ли хранительницы древних знаний, то ли сказочницы-выдумщицы, выжигали красные и синие пятна «сибирки» (кожное заболевание) ни больше, ни меньше, а раскаленным железом, которое в глубочайшую пору принималось за эмблему Перуновой палицы. Верилось, что Перун острым лезвием огненной секиры отсекает болезнь-лихоманку. Эмблемою счастья и плодородия почитался у славян-язычников петух, как птица, посвященная и Перуну, и очагу. В виду имелся петух красного цвета, как одновременный символ молнии и огня: устойчивое выражение «пустить петуха», то есть устроить пожар, в народе было известно всегда, как всегда знали и то, что Перуново дерево – дуб. Не случайно ж, деревенские ведуньи при нестерпимой зубной боли советовали погрызть дуб: мол, пройдет! И в этом случае явная надежда была на острый меч небесного бога, ибо верили, что отсечет боль, попалит огнем-молнией. И если под дубом реально мог располагаться жертвенник богу-громовику, то на поиски Перунова цвета отправляться чаще всего приходилось скорее в мечтах да фантазиях. По преданиям славян, Перунов цвет, как он назван у хорват, - это, цветущий лишь раз в году Купальской ночью, папоротник, который горит ярким пламенем-огнем. На Руси метафорой молнии называли «светицвет» – всё тот же цветущий папоротник. Чехи наделяли цвет папоротника чудодейственной силой, способной речную воду, да и воду из иных источников, обращать в крепкое игристое вино. К Перунову цвету относили и перелет-траву. Ее, как цветок папоротника, видеть никто не видел, а вот утверждали, что, как стремительно летит молния, так и сказочная трава, сияющая всеми радужными красками, способна переносится с места на место. Или вот колючий цвет-чертополох, который все знают и который все видели, да не все знают, что одно из старинных названий его – «дедовник» и что был чертополох цвет-травой, посвященной Деду-Перуну. Народная фантазия, сказочный огневой цвет папоротника по чудодейственной силе и могуществу приравнивавшая к Перуновой палице, вполне реально существующим символом ее почитала также и рябиновую ветвь, усыпанную кистями огненно-красных ягод. И во многом еще самым неожиданным образом можно обнаружить следы верований в небесного бога-громовержца. Кому не знакома поговорка «после дождичка в четверг», выражающая полное сомнение о каком-либо событии: мол, когда-то еще и сбудется! Четверг считался особым днём и посвящался Перуну. Славяне в подобном посвящении были далеко не одиноки. Германский Доннар – божество близкое по значению и обитающее где-то на одних небесных широтах с Перуном, так же получил четверг в подарок. Donnеrstag – буквально «день Доннара» звучит по-немецки и сегодня. В этот день, по поверьям, язычник ожидал грозы, и почитал этот день особенно счастливым, легким для начала всякого предприятия, обещающим исполнения всех желаний и успеха во всем, потому-то «после дождичка в четверг» ждали только самого лучшего. В пантеоне Владимира, помимо Перуна, обреталось еще несколько богов. Предполагается, что каждый из шестерых представлял собой верховное божество того или иного славянского племени, объединившихся вкруг Киева. Все они в новом сообществе, отчасти, потеряли свои прежние функции, поэтому нет ничего странного в том, что в одном ряду появляются Дажьбог и Хорс, выступающие в роли бога-Солнца. «Дажьбожьим внуком», то есть «внуком Солнца» был поименовался один из древнерусских князей, а в «Слове о полку Игореве» Хорс, как солнечное божество, назван «Великим Хорсом»:
Хорс. Всеслав князь людей судяши, Направление пути из Киева в Тмутаракань - юго-восток, то есть путь Всеслава Полоцкого пересекал утренний путь Хорса-солнца, что полностью соответствует словам поэмы. Полной тождественности, однако, у божеств нет. Дажьбог выступал в качестве более широком: он - божество света и солнца, как составляющей Белого Света, то есть всей Вселенной, а Хорс – бог только дневного светила. Солнце и "белый свет" четко различались древними людьми; солнце-светило рассматривалось лишь как субъект света ("вещь бо есть солнце свету"), а сам свет вселенной оценивался как "неосяжаемой", т. е. без видимого источника. В пантеоне Владимира Дажьбог и Хорс друг друга не повторяли. Дажьбог, как и греческий Аполлон, - божество более всеобъемлющее, связанное с солнечной стороной природы и годичным солнечным циклом. В одной из летописей встречается вставка о "цесаре Дажьбоге", связанной с календарем: "Ови (ранее) по луне чьтяху (речь о лунном календаре), а друзии дьньми лета чьтяху. Дъвою бо на десять месяцю число по томь (при Дажбоге) уведаша». Здесь речь идет о том, что был введен солнечный счет на 12 месяцев. И далее: «Отънележе начата человеци дань давати цесарем", то есть Солнцу – Дажьбогу. И если Дажьбог - Солнце сын Сварогов, то Хорс, как некое дополнение к образу Дажьбога, в качестве "прибога" выступает божеством лишь одного светила, ибо он - "око свету". Предполагается, что Хорс, как несомненный бог солнца, скорее всего, связан с влиянием на праславян, в так называемое «сколотское время», более южных соседей – иранцев, да и само слово «хръсъ» близко к иранскому (персидскому) "xorsed" – солнце. И всё же считать его появление в пантеоне случайным, а положение сугубо вторичным, ошибочно. Хорс – явление того же порядка, что и особость статуса бога-громовика. Всё это чистейшей воды идеология, продиктованная велением своего времени. И если Перун – бог великокняжеской дружины и покровитель воинов-дружинников, то Хорс выступает олицетворением священного предка Кола-Ксая. «Солнце-Царь», как мифологический предок сколотских царей, непременно должен был иметь в древнем пантеоне своего охранителя княжеской власти. Этим солнечным Кола-Ксаем и был Хорс, а приднепровские праславяне, напомним, известные по-Геродоту как скифы-пахари, называли сами себя «сколотами» - «потомками солнца». В пору становления государственности, когда религия выступала единственной скрепой, объединяющей разные племена, возникает потребность в создании определенной идеологии, то обращение к древним преданиям и возрождение сколотской архаики вполне объяснимо. Мудрые волхвы, наследники и хранители древнейших преданий и сказаний, искусственно создавая новый пантеон, не могли не воспользоваться всем тем богатством, которым владели. В древности у праславян был «Солнце-Царь, сказочный «Световик», «Светозар», то теперь:
Вот у нас есть Солнышко Владимир князь Владимир князь стольно Киевский...
Былинный полуэпитет, полутитул "Солнышко Владимир князь" - прямое указание на связь с мифическим Кола-Ксаем, поэтому вполне понятно наличие на почетном месте некогда второстепенного божества, как напоминание о солнечной сущности предка великого князя. В перечне богов 980 г. имя Хорса следует непосредственно за княжеским Перуном, впереди самого Дажьбога, стоящего в пантеоне лишь на третьем месте. Всё это надолго закрепится в памяти, и даже в эпоху уже христианскую именно в качестве «Дажьбожьего внука» князь Владимир упоминается автором «Слова о полку Игореве». То, что Хорс был как бы приглашенным божеством со стороны или же извлеченным из самых дальних глубин прошлого бытия, говорит тот факт, что в народной памяти образ его фактически отсутствует, как отсутствуют и самые слабые намеки на него при народно-стихийном осмыслении христианских святых, пришедших на смену язычеству. Например, святой Илья-пророк отождествлялся с Перуном, а святой Власий заменил собой в сознании Волоса-бога. К слову, божество было неизвестно и за пределами Руси, хотя в старо-сербском языке встречается мужское имя Хрьсь. Хотя существует и иная точки зрения, по которой Хорс считается исконно древним божеством славян и одновременно ипостасью Дажьбога - всемогущего солнечного бога плодородия, подлинное, или табуированное, запрещенное, имя которого Кополо не произносилось, а большинству, вероятнее всего, и вовсе было неизвестно. И все же Хорс напоминает постоянно о себе длинной чередой родственных слов, обозначающих «круг», «круглый». Причем все эти слова, не исключая и всем знакомого «хоровода» или болгарского «хоро» в значении «кругового танца», имеют самое прямое отношение к языческому действу, когда ритуальный танец являл собой по сути одну из древних форм молитвы, осуществляемой путем имитации «божественных» действий. Или те же «хоромы», подразумевающие собой просторное и богатое жилище, изначально являлись очень вместительной постройкой, расположенной по кругу вдоль капища. Здесь коллективно пилось священной пиво и поедалась жертвенная пища, в которую входил «хорошуль» - круглый ритуальный пирог-курник, да и понятие «круглого стола» явно из тех же архаичных времен. К слову, от «хором» возникло слово «храм» - прямое обозначение ритуального строения. В этом же ряду и «хорос» - круглое паникадило в церкви, пришедшее на Русь из Греции, а также «хор», обозначающее некогда не столько певческий коллектив, а «собрание людей округи», и близкое по своему значению, скажем, к «казачьему кругу», как «мирской сходке». «Круг», напомним, - это и «коло», входящее в состав многих обозначений все того же «круглого»: например, «колесо» и «кольцо». В украинской народной песне поется:
Колесом-колесом Сонычко в гору йде. А вже-ж наша Галичка Из-пид винця йде.
И следует ли вновь напоминать, что Кола-Ксай, мифической царь сколотов-праславян, - Солнце-Царь? И кто, как не он, способен на богатые подарки и щедрую помощь? А главный подарок какой? Конечно же золотое обруч-кольцо, как прямой символ самого дарителя. И вот появляется в народных сказках волшебное кольцо-колечко, обладающее чудесным свойством исполнять все желания счастливого обладателя его. И всем становится от щедрого дара «хорошо», а еще точнее – «солнечно»! Интересно, что лексема «хор» является общей для многих индоевропейских языков, а русский Хорс родственен древнеегипетскому Хору (Гору). В честь солнцебога Хорса поименован древнерусский крымский город - Хорсунь (Корсунь), более известный в греческом звучании Херсонес, что так же напоминает о солнце, поэтому совсем неслучайно князь Владимир Красное Солнышко именно этот город выбрал для своего крещения. Более того, родственная связь обнаруживается и в семитских языках. Так, библейская гора в Египте, близ которой Моисей пас овец и где ему впервые в пылающем терновом кусте явился Бог, - именуется Хорив. Точно также Хорив звучит и имя брата Кия – легендарного основателя Киева. Удивительное это совпадение свидетельствует о том, что в основе созвучия древнерусских и древнееврейских слов лежит один и тот же доиндоевропейский и досемитский корень «хор», восходящий к общему праязыку, где он охватывал совокупность понятий, относящихся к солнцу, свету и благу, когда всё «хорошо», «округло», а значит, вновь повторимся, - «солнечно»! Среди прочих существовало и предположение высказанное еще в ХУШ в. одним из первых русских историков Татищевым В.Н. в «Истории России с древнейших времен», что Корша (или все тот же Хорс) подобен римскому Бахусу или греческому Вакху – божеству виноградарства и вина. Об этой же ипостаси древнего божества упоминает и Григорий Глинка – один из ранних исследователей древней мифологии, - в уникальной работе «Древняя религия славян», изданной в 1804 году. Хорса он называет Корсом, но упоминает и про Корша. Глинка писал: «Начально «ковш» кажется назывался «корш», ибо и доныне в Малороссии уменьшительно говорят «корчик» или «корец», инде же и «коршик». Почему сему богу и дано имя от орудия, всего чаще им употребляемого в пьянствованиях своих». Рисовалось божество нагим и одутловатым, сидящим на опрокинутой вверх дном бочке, с ковшом в руках. Возможно в этом образе больше от фантазий былого исследователя древностей, хотя некоторая связь Корша-пьянницы и Хорса как солнечного божества может быть угадана. О том, что «корш» в значении «ковша» - это тот же круг, напоминать излишне. А что пилось из круглого корша-ковшика на ритуальной трапезе? Пился далеко не простой напиток или чистая вода-водица. Жертва запивалась напитком, сравнимым по жару и внутреннему огню с самим солнцем, да и само опьянение почиталось не меньшим чудом, как и извлечение огня. И если живое пламя извлекалось из дерева, то не менее живой огонь, опаляющий нутро, таился в виноградной лозе. И это было открытием: новый Агни-Огонь, солнечная ипостась его проявился и среди самих людей! И как же было не появиться божеству, близкому по своей сути к солнцу и... солнечному напитку. Рождаясь из растения, жидкий огонь также согревает и жжет нутро, а, проникая в человека, приводит в священный трепет все силы души его, ибо чувствует человек, что мощное и властное божество само влилось в него. Опьяняющий напиток, возбуждая и окрыляя в мечтах и фантазиях человека, наделял его красноречием и поэтическим вдохновением, а само опьянение приравнивалось к таинству, к которому допускались лишь посвященные. Им и только им, и никому иному, разрешалось пригубить чашу-коршик с напитком, сравниваемым с амброзией или сомой, дающих богам бессмертие. На Руси, где виноград не произрастал, возбуждающий напиток готовился из зерна и хмеля, и был известен под названием «брага». Встречались утверждения, что якобы у славян существовало даже божество со схожим именем, однако прямых доказательство тому нет, а вот в «Младшей Эдде» упоминается сын Одина Браги – бог поэзии и сам искусный скальд-сказитель. Известно, что впервые поэтическое слово, как сакральное зазвучало из уст тех, кто был связан со священным действом, то есть все те же посвященные, прикоснувшиеся к огненному напитку. Давно забыто имя старого Браги, а вот коренные ему «бродить» и «брожение» до сих пор означают пьяную радость от деревенской, сладкой браги-бражки. Формируя великокняжеский пантеон, жрецы-идеологи обновленного язычества вспомнили и о женском божестве. Богиня-мать - главное женское божество в большинстве мифологий мира. Самые ранние свидетельства о ее почитании – статуэтки Венер эпохи палеолита, представлявшие собой обнаженных женщин с огромными грудями и торчащими животами, чем особо подчеркивалось их женское начало. Уже первые творения человеческих рук прославляли «вечную женственность» родительницы и охранительницы всего рода-племени. В эпоху матриархата женщина-госпожа руководила всей жизнью. Она – владычица и мать; она – источник благополучия всего рода и его неиссякаемость.
От зноя травы сухи мертвы. Степь - без границ, но даль синеет слабо. Вот остов лошадиной головы. Вот снова - Каменная Баба.
Как сонны эти плоские черты! Как первобытно-грубо это тело! Но я стою, боюсь тебя… А ты Мне улыбаешься несмело.
О дикое исчадье древней тьмы! Не ты ль когда-то было громовержцем? Не бог, не бог нас создал. Это мы Богов творили рабским сердцем.
Стихотворение «Каменная баба» было написано Иваном Буниным под впечатлением от увиденных им в степи огромных идолищ, олицетворявших древних богинь земли и плодородия. И не столь важно, кто возвел их на бескрайних просторах, важно другое, что подобные Каменные Бабы появились в глубокой древности неслучайно и несут в себе прообраз общего поклонения Богине-Матери. Не могли и предки славян пройти мимо этого образа, известного, отчасти под именем Златой Жены или Золотой Бабы. Со временем многие функции женского первобожества были утеряны, а, скорее всего, как бы распределены между другими богинями. Это опять же на тему «баба нитки спутала», так что выяснять дотошно, что, кому и когда изначально принадлежало, не станем, а лишь вспомним, что с некоторыми славянскими богинями мы уже познакомились. Настало время познакомиться и с Макошью – единственным женским божеством в пантеоне Владимира. Казалось бы, что Макошь, как богиня отмеченная особым статусом и единственно явленная в суровом обществе грозных богов, должна быть хорошо известна, однако божество это во многом загадочное и противоречивое. Образ Макоши столь затуманен в веках, что вопрос о времени появления божества на славянском Олимпе до сих пор остается открытым. Помимо упоминания Нестором-летописцем в «Повести временных лет», имя Макоши встречается и в более поздних по времени христианских поучениях против язычества. О народной вере в Макошь или Мокошь этнографами зафиксировано даже в Х1Х в. на русском Севере, где многое сохранилось из временем домонгольских. Упоминается это имя и в поговорках. «Бог не Макешь – чем-нибудь да потешит», - одну из них приводит Владимир Даль в своем Словаре. И если в древнерусских письменных источниках о божестве есть упоминания, то за пределами восточных славян о Макоши мало что известно. Отмечалось, что «чехи почитали Мокошь божеством дождя и сырости, и к нему прибегали с молитвами и жертвоприношениями во время большой засухи». Если это так, то понятной становится родственная связь со словами «мокрый», «мокнуть», «мокриды». Слабые отголоски давнего присутствия находили и в Польше, а в Словении с божеством связывали героиню народных сказок – колдунью Мокошку, с которой перекликается баба-домовиха с большой головой и длиннющими руками из русских северных сказок. И все-таки, коли божество было отмечено своим присутствием в пантеоне, значит на каком-то этапе оно играло свою роль – и существовало, и почиталось, и кого-то чутко оберегало.В «Слове об идолах», упоминаемом уже не однажды, отмечалось, что «... тем же богам требу кладуть и творять и словеньский язык: вилам и Мокошь диве», то есть Мокошь-богине. Часто в письменных источниках имя Макошь оказывается в близком соседстве с вилами-русалками и собакой Симарглом, также включенным в пантеон Владимира. И вилы, и крылатый пес, как мы помним, имеют прямое отношение к аграрной магии: вилы-русалки орошали засеянные поля росой-туманами и дождями, а Симаргл был связан с семенами и всходами, которые он же и зорко охранял. От них зависел будущий урожай. Зависел урожай и от Макоши. С тревогой и надеждой обращался к ней молитвенно земледелец, однако она выступает не столько богиней как такого плодородия, сколько того, что созрело и собрано; она охранительница богатого урожая. Неслучайно, как богиня итогов хозяйственного года, изображалась Макошь с рогом в руке – однозначным символом изобилия. Восточнославянская Макошь, равно как и Жива – богиня западных славян, выступали подательницами благ, а от вполне материального блага – богатого урожая и жизнь становилась удачной. Академик Б.А. Рыбаков, указывая на глубокую индоевропейскую древность слова Ма (мать) и на древнерусское «кошь» как синоним слова «жребий», расшифровывает Макошь как «Мать счастливого жребия», то есть богиня удачи и судьбы. Причем каждое из этих слов изначально имело конкретное и простое понятие, означая получение определенной доли при дележе добычи после удачной охоты или общего урожая по осени, когда всех членов рода-племени наделяли долей, частью, а само право на участие в дележе – это уже «счастье», то есть быть учтенным малой частью в целом. Распределение долей происходило при помощи метания жребия, и уже не важно, кому какая часть достанется: «худой» ли жребий выпал, «богатый» ли, главное – поделили, и теперь уже каждый мог сказать «это мой жребий» - «мое добро», «мое благо». А куда все, что получили, сложить-прибрать? Конечно же, в «кошь» - плетенную из ивовых прутьев корзину, известную со временем энеолита. Таких плетенных емкостей самого разного размера и назначения было немало: «кошьница», «кошуля», «кошелка», «кошель», и даже для овец устраивали плетеный хлев – «кошару». Со временем многие конкретные понятия исчезли из обихода, и слова обрели вполне отвлеченные, абстрактные значения, что относится к словам «жребий», «судьба», «доля». На каком-то этапе Макошь в народном сознании стала выступать в роли знахарки и гадалки. Сравнивали ее и с Гекатой – греческой богиней заклинаний и гаданий, связанной с миром мертвых. Всё в том же «Слове о идолах» сказано, что жертвенной кровью «мажють Екатию богыню, сию же деву творять, и Мокошь чтуть...» Сокрушаясь, что народ продолжает верить в различные предсказания и гадания, автор одного из поучений при перечислении суеверий указывает «... и в Мокошь и в сносудец...» Понятно, что «сносудец» - то название сонника, а с Макошью, вероятнее всего, связывались некоторые виды гаданий и испытания судьбы посредством метания жребия. Потому-то и рекомендовалось батюшкам у своих прихожанок на исповеди спрашивать: «Не ходила ли еси к Мокуши»? Возможно через образ богини-предсказательницы, связывающей ее с античными мойрами, прядущими нити жизни, Макошь и появляется в преданиях русского Севера невидимой пряхой, которая активно вмешивается в женские работы по дому: то тайком вдруг овец пострижет, то вместо пряхи веретено покрутит. Не зря старухи строго-настрого наказывали, что на ночь куделю не оставлять, «а то Мокоша опрядет». Если ж вдруг ненароком кто в праздничный день за работу усядется, то того непременно накажет. В этом качестве Макошь повторяла собой Параскеву Пятницу – полухристианскаую, полуязыческую богиню, глубоко почитаемой на русском Севере и явно заслонившей собой архаичный языческий образ. Пятница – тоже пряха и тоже внимательно следит за тем, чтобы в пятничный день, посвященный ей, женщины не работали. За нарушение она могла непослушницу истыкать кудельной спицей, или того еще хуже – превратить в лягушку, да совсем не царевну, а в самую настоящую болотную и квакающую. Причем культ Пятницы не имел ничего общего с почитанием настоящей христианской святой Параскевой, хотя в народе часто все было перепутано и, молясь в пятничных часовнях и церквах перед иконами святой и обращаясь с житейскими просьбами, помощи от неё в тайне ожидали именно как от той древней богини. На одной из миниатюр Радзивилловской летописи, иллюстрирующей момент подписания князем Олегом договора с греками, изображены два клянущихся мужа – один рядом с Перуном, у ног же другого четко прорисована змея. Известно, что змея и конский череп являлись атрибутами Велеса – «скотьего бога», покровителя богатства и торговли. На миниатюре изображены воин и купец, что и соответствует тексту летописи: «... кляшася оружьем своим и Перуном богом своим и Волосом скотьим богом...» И это не единственное указание на близость-парность Перуна и Велеса-Волоса, относящихся к высшим божествам праславян, причём оба изначально находились в противоборстве друг с другом. Постоянное обиталище Перуна на вершине небесной горы, в густой кроне Мирового дерева, а жилище Велеса в самом низу, где-то меж корней древа. Им и святилища возводились по-разному: идол Перуна ставился на высоком открытом холме, а капище Велесу всегда обустраивалось в низине, в укрытии, как, например, в Киеве, на Подоле, у торговых причалов Почайны: « А Волоса идола, его же именоваху скотья бога, веле (Владимир) в початну реку вовлещи». В укромном месте, как и положено владыке подземного мира, у самой южной окраины, внутренней крепости, детинца, находился идол Велеса в Новгороде. И долго ещё это место носило название Волосовой улицы. В противоборстве божества находились с самой глубокой древности, когда только-только возникали первые представления о боге-громовержце и его постоянном супротивнике, похищающем небесный скот, а то и жену самого громовержца вдруг умыкнёт. В злобе и гневе преследует Перун коварного вора-похитника, который пытается спрятаться то под камнем, то под огромным деревом, а то хитрец-оборотень прикинется либо лихим конем, либо дойной коровой. Однако небесного воина-владыку нелегко обмануть! Мечет-бросает Перун вдогон огненные стрелы-молнии: с сухим треском расщепляется дерево, с грохотом раскалывается камень-кремень. Всё шумит и грохочет вокруг, всё пытает жаром-огнем, дымится сизым дымом-туманом. Долго длится поединок, но вот и победа, которая завершается благодатным, приносящим на вспаханную пашню плодородие, дождем. Мифы о воре-похитнике, вечно погибающем от огненных «перунов» и тут же воскресающем ради того, чтобы вновь сразиться с небесным владыкой, были особенно распространены у южных славян, а следы культа обоих божеств нашли самое широкое отражение в топонимике большинства славянских земель. Согласно некоторым мифоэпическим представлениям, в образе вечного супротивника Перуна мог выступать хитрый и коварный, укрывающийся тайно в недрах земли, змей, однако и в этом случае сказочный Змиулан или Змей Огненный Волк – всё тот же Велес-Волос. Сравнение божества с чудовищным змеем возникло не на пустом месте. Определение Велеса как «скотьего бога» связывает его напрямую с богатством, ибо, как мы помним, в глубокой древности главным богатством племени были стада крупнорогатого скота, «говяда». И лишь в более поздние века основным мерилом достатка становится золото, добываемое из недр земли: в известном договоре Олега с греками Перун соотносится с оружием, Велес – с золотом. А кто является главным хранителем подземных кладовых, как ни чудовищный змей – в этом случае однозначная ипостась Велеса, бога богатства. При смене ранней эпохи, когда основой существования была охота, на земледельческую роль «скотьего бога» не меняется. Скот по-прежнему играет немаловажную роль в жизни человека: он дает ему шерсть, кожу и мех для одежды, питает его молоком и мясом. И все также выступает олицетворением богатства, что определенным образом нашло отражение и в языке: «скотолюбие» - синоним корыстолюбия, «скотником» на Руси в древности был совсем не тот, кто сейчас чистит и убирает хлев, а чиновник, собиравший мзду для своего хозяина-посадника, да и «скотница» - вовсе не женщина той же сельской профессии, а посадская казна и есть. Столь же неслучайна связь Велеса-бога с культом мёртвых предков и душ умерших. Изначальной была глубокая вера человека в то, что далёкие и близкие умершие предки, оберегая и сохраняя род, помогают пахарю-земледельцу, потому-то и оставлялась в благодарность после жатвы нетронутой маленькая полоска на пашне «Волосу на бороду», а сербы такие остатки называли просто «божьей бородой». У большинства славянских народов-хлебопашцев всегда существовало почтительное отношение к последнему снопу. Совсем неважно, как он именовался: «дедом», «стариком» или «бабой», - главное, что в этом образе сноп когда-то олицетворял собой умершего предка - покровителя рода-племени, а в Белоруссии, например, долго сохранялся обряд кормления после уборки урожая «дзядов» - всё тех же предков. Отношения Велеса с миром мёртвых явно возникло через архаичную связь с убитым, мёртвым зверем в ту давнюю эпоху, когда охота была чуть ли не единственным занятием человека-добытчика. На начальном этапе Велес мог означать «духа убитого зверя», «духа охотничьей добычи», то есть уже стать богом единственного богатства, каким владели первобытные люди. Вся тысячелетняя история Волоса-Велеса обнаруживает прямую связь с медведем. Возможно, что когда-то это имя было одним из табуированных, неназываемых имён медведя-чудовища, хотя и опасного для древнего охотника, но и рано обожествлённого. Велес – медведь, хромающий на своей «липовой ноге», - ещё одна из ипостасей первобытно-дремучего божества.Зверь, заросший густой шерстью, «волосатый», «волосатик», постоянно обитал рядом с человеком. Он – вор и разоритель бортей, сластёна, потому-то и носит прозвище-кличку «мёд ведающий», а всё «награбленное», «умыкнутое» медведь тащит к себе в берлогу, в которой за долгие годы скопились неслыханные богатства. Он – хранитель тех богатств; он уже почти божество и давно почитается как хозяин животных. Похищал медведь-разбойник и людей, обрекая их на скорую смерть. «Велесовы души» попадали в мир иной, где их встречало божество в облике пастуха, зорко стерегущего не только людские души, но и скот. В балтославянской мифологии божество загробного мира и «скотий бог» так же носили одно имя – Велс (Вялняс). Медвежья пещера виделась в праславянские времена входом в потусторонний мир - главными вратами в саму преисподнюю, охраняемые грозным чудовищем, подлинным «володетелем» умерших душ. Да и вся область иного мира зовётся не иначе, как «волость», где «властвует» Велес-бог. Весьма любопытны в этом случае диалектные слова как «волосить» - «властвовать», «волос» - «власть», «велес» - «повелитель». В свою очередь с понятием «велеть, повеливать» не просто в привычным значении «приказывать», а в значении «говорить особым образом» на языке непонятном большинству, Велес связан с волхвами, которым и был подвластен язык «магический», «ведовской». Вспомним о ритуальных танцах из ранней эпохи, когда перед большой охотой устраивалось магическое действо, во время которого на одного из участников одевалась медвежья шкура. Именно из этой давней магии и возникли жрецы со всей своей жреческой наукой, а жрец волохатого бога Велеса нарекается «волхвом». И в последствии, в более позднее, уже христианское, время продолжали в народе жить те давние ритуалы, чаще на самом неосознанном уровне. Века и века на Руси, переживая за домашнюю скотину-кормилицу, хозяин семейства неосознанно повторял далёких предков, выступая в роли волхва-жреца. Крещенским утром в вывороченной мехом вверх шубе-дохе выходил глава семьи в хлев, где, угостив сытно скотину и размахивая иконой святого Власия, сменившего в народном сознании языческого Велеса, молитвенно призывал: «Святой Власий! Дай счастья на гладких тёлушек, на толстых бычков, чтобы со двора шли-скакали...» А то выносилась икона святого Георгия, так же выступавшего защитником домашнего скота, и домашний волхв обращался уже к нему: «Святый Ягорья! Нам помогай, коровок спасай от лютого зверя, от злого человека, кто от моей коровы молоко отнимает...» После всех заклинаний, далёких от настоящих молитв, жрец-хозяин для острастки всякой беды-нечести мог и острым топором помахать. Не оставалась безучастной в эти дни и хозяйка. Замешивала она тесто рано-раным по утру и с тайным умыслом-надеждой начинала печь обрядовое печенье, изображавшее скот: с каким же аппетитом поедались детворой все эти «коровки», «козульки», «барашки». Схожие обряды совершались и во власьев день 11 февраля (по старому стилю). Вновь сытно угощали скот хлебом, вновь поили-кропили крещенской водой, вновь призывали на помощь святого: «Угодник Божий Власий! Не оставь скотину в пути, в дороге, итить без всякого препятствия. Ключ и замок – крепкие слова». Долго помнили в народе «скотьего бога» и под стародавним именем. Верил крестьянин, что помогает божество окрепнуть народившейся скотине; следит внимательно, чтобы не пропало у коровушки млеко-молочко, чтоб было бы сладким да сытным, ибо и сам он слыл за большого охотника молочной еды, потому-то и говорили, что, мол, «у Волоса борода в масле!» Представлялось древнее божество здоровым и сильным мужиком с окладистой бородой, одетым в звериные мохнатые шкуры. Пуще всего на свете боялись крестьяне Коровьей Смерти – гибельного мора, когда от неведомой болезни пропадал скот по всей округе. Вот и просили Власия тайно-скрытно на масленицу зорко присматривать за коровушкой-кормилицей, спасти-уберечь ее от нечистой гибельной силы. Народная этимология напрямую связывала имя святого Власия со словом «влас» - «волос», «волосок», повторяя тем самым своих далеких (и не очень) предков, неистово поклонявшихся «скотьему богу». Поклонение Велесу в славянских землях было повсеместным. Остатки былых капищ, связанных с божеством, обнаруживались во многих местах. В Москве идол Велеса находился на месте церкви святого Власия. Отсюда на обильные травой пастбища Лужников и Девичьего Поля выгонялся скот. Во Владимире древнее святилище Велеса обнаружено на берегах Клязьмы. Про Киев и Новгород уже упоминалось. Из Жития Авраамия Ростовского – одного из ранних собственно русских святых – известно, что народ-чудь «поклонялся идолу каменну, Велесу» и через столетие после крещения Руси. Следы культа «скотьего бога» во множестве сохранились на Русском Севере, где встречались каменные идолы божества и из уст в уста передавались легенды о его святилище. До ХХ в. дожил в Болгарии новогодний обряд с участием старцев-«сурвакар», или по-иному «медведей». Участники этнографического представления, одетые в звериные и скотские маски, обвешивались по поясу коровьими бубенцами-боталами. Весь красочный облик сурвакар с ярко-красными жезлами в руках воскресал в памяти древних жрецов-волхвов, а само игровое действо ряженных состояло из осколков старинных заклинательных обрядов. Обнаруживаются следы поклонения Велесу и в некоторых обрядах, связанных с домовым, которого в более ранней стадии так же связывали с культом предков, сохранив с годами наивную веру в то, что от домового зависит благополучие и достаток семьи. С давней, охотничьей поры, прослеживается связь Велеса с ночным небом, где обитали Волосыни; яркое созвездие предвещало удачную охоту на медведя – «волосатого». Века и века сохранялся в народе старинный обряд оглашения звёзд. Вечером, когда на тёмном небе вспыхивали яркие звёзды, выходили на улицу овчары, бросали на землю овечью шерсть и, встав на мягкое руно, оглашали округу громкой песней, призывая звёзды осветить «огнём негасимым белояровых овец» - умножить их приплод, а, умножив, сберечь-сохранить его. Небесные Волосыни являли собой образ небесного стада. Неслучайно, под «власьевной» пряталась в русских народных загадках корова. Древнее мифологизированное созвездие Волосынь через ряд превращений: Волосожары, Весожары, Висожары, - известно как русские Стожары и на звёздной карте обозначено под именем Плеяд. Народная фантазия не могла оставить Велеса в одиночестве и, наделив его женой, нарекла её Волосыней или, по некоторым представлениям, Елёсихой. Слово возникло от костромского «ёлс» - «чёрт, нечистый». Всё это, скорее всего, приобретено фольклором в христианскую эпоху, когда Велес всё чаще отождествлялся с «нечистым духом» и «лютым зверем». В некоторых диалектах русского языка «нечистый дух» или «чёрт» именовался «волосатиком». Схожая картина наблюдалась и в иных славянских языках. Так, например, чешское «велес» выступал синонимом «злому духу», «демону». Издревле, в случае болезни-немощи домашних животных, обращались за помощью к Велесу-богу - охранителю и покровителю скота. И позднее со словом «влас» («волос») связывались некоторые болезни, причём не только животных, но и человека. Причину немощей-болезней скота видели в едва заметном, тонком, как волосок, червячке. Видеть того червячка никто так и не видел воочию, но глубоко верили, что, если появились вдруг на теле необъяснимого происхождения болячки, то это точно от «власа»-червячка. И спешили деревенские знахари-ведуны, зашептав-заговорив на ранней зорьке «воловью болезнь», присыпать ранку пеплом от сгоревших волос, щетины или шерсти, действуя по принципу «подобным подобное уничтожается», причём про запас волосы, шерсть или щетина заранее, в прок, стриглись с животного в день святого Власа. Всё это указывало как на глубокую связь с образом Велеса-Волоса, так и на устойчивое бытование его в народной среде. Сменив языческое имя на имя христианского святого, божество тайно охраняло в народном сознании свою первоначальную суть «скотьего бога». Именно «скотьего», отказавшись от роли покровителя богатства и торговли, хотя для сельского бедняка и одна единственная коровёнка уже богатство. Если ж вдруг случалось, что летом на вольном выпасе умирал конь, то деревенская община однозначно определяла, что взят конь богом, причём вопросом «каким» не задавались. Было это прямым отголоском древнего обряда жертвоприношения «скотьему богу». Дмитрий Балашов, историк и русский писатель ХХ в., отмечал, что «принесение коня в жертву ради успеха коневодства сохранялось на Севере чуть не до революции у карел и у русских». На коня, как древнюю жертву, указывало и привычное всем украшение на крыше дома – конёк. Сергей Есенин в «Ключах Марии» писал, что «привычка украшать вершины крыш конскими головами ведёт свое начало от язычества» и что конская голова на крыше дома воздвигалась в честь божества, охранявшего пастухов и лошадей, была своеобразным талисманом, о чём говорит и народная пословица: «В кобылью голову – счастье». Просто обычным украшением конёк на крыше стал восприниматься в более позднее время, а до того, сохраняя глубинные знания, народная память подсказывала разгадку тайны бытия, заключённой в символику, вздымающегося в высь, оберега. В «Слове о полку Игореве» Святославу снится, что «кнес» с его жилища пропал. «Кнес» - конёк. Символика сна предельно ясна: исчезновение «кнеса» предвещало скорую гибель князя. В том же «Слове» мифический поэт-певец Боян назван «Велесовым внуком» не ради образного сравнения. Определяя столь близкое родство, древнерусский автор тем самым подчёркивал прямую связь ритуала с поэзией, а, как известно, поэзия и возникла изначально из магического обряда. В этом случае интересно проследить судьбу латинского слова vates, означавшее вначале «колдуна» и «прорицателя», а на рубеже нашей эры под греческим влиянием стало означать «боговдохновенного поэта», поэта-ясновидца. Прослеживая многовековую судьбу Велеса, вполне естественным выглядит вывод о том, что «скотий бог» едва ли не дольше других языческих богов пользовался уважением и любовью славян, в тайне и сокрытии оберегающих древний образ. Ярким подтверждением тому служит факт необычного появления в ХХ веке, так называемой «Велесовой книги» - языческой летописи якобы написанной в древности жрецами Велеса, причём в нашу задачу не входит опровергать её подлинность или, наоборот, подтвердить. Любопытен сам факт возрождения интереса не столько к язычеству в целом, сколько само обозначение Велесовой темы. Вполне закономерен вопрос: а, собственно, почему Велес-Волос при всей своей популярности в народе не был включён в официальный пантеон Владимира? Ответ, скорее всего, кроется в том, что волхвы, создававшие пантеон, стремились придать своему идеологическому детищу приличный и достойный вид. Напомним, что пантеон создавался, как основание великокняжеской религии, в противовес христианству, отличавшемуся церковным благолепием и благопристойностью. Ни верховное божество славян Род, изображавшийся повсеместно в виде лингама (фаллоса), ни Волос, связанный с разнузданными карнавалами, со звериными и скотскими масками и буйным хмельным разгулом, не могли быть «приглашены» на жительство в обновленный Олимп, как не были туда допущены и многие иные языческие божества. Гельмольд сообщал в ХП веке: «... во всей славянской земле господствовали усердное поклонение идолам и заблуждение разных суеверий. Ибо помимо священных рощ и божков, которыми изобиловали поля и селения, первыми и главными были Прове, бог Альденбургской (Староградской) земли, Жива, богиня полабов, и Радегаст, бог земли бодричей...» И список сей можно продолжить, однако однозначно считать многих богов и богинь самодостаточными сложно. Так, обозначенное католическим миссионером балто-славянское божество Прове (он же Проно, Поревит и польский Parvata), почитаемое богом правосудия и напрямую связанное со словами «правый» и «правдивый», скорее всего выступал синонимом бога-громовержца. Сакральным деревом Прове, как и Перуна, был дуб, да и культовое святилище ему возводилось в дубовых рощах, хотя сам идол богу не становился. Или та же Жива встречалась в славянском мире не только в образе богини, но и бога, равного Зевсу. В этом качестве у Жива была сестра и жена Яра – богиня руссов, которая, скорее всего, выступала ипостасью Лады. Однако чаще всего Жива появлялась в образе богини весны, которой те же балто-славяне посвящали целые рощи. С богиней весны, от которой зависело плодородие, связывалось существование всего живого на земле. Изначально главным божьим даром был хлеб: «жито» по-русски созвучно польскому «zboze» - и оба родственны «животу» в значении «жизнь». В самом близком родстве с ними и Жива – «живая», «дающая жизнь». У славян богиня весны была известна и под именами Прия и Сива. Носится она над весенней землей, орошает ее росой и дождями, лелеет будущий урожай. Она – супруга небесного бога, носителя огненных молний и хозяина щедрых плодородных дождей. Сива созвучна со словами «сеять», «посев». Это она, по преданиям, научила возделывать человека землю, а златые власы ее – это солнечные лучи, изливающие свой благодатный свет-тепло на землю. Имя богини Прия близко по звучанию Привати, жене древнеиндийского бога–творителя Шивы. Прия от санскритского pri – «любить», а prijas звучит как «любимый человек», «супруг». Отсюда и привычные нам «приятель» и «приятельница», «приятные во всех отношениях»; причем все эти слова близки по звучанию и в чешском, и в польском языках. Как полагают, Прия – также могла быть ипостасью Лады. На каком-то этапе вдруг появляется Переплут – бог обилия, семян и всходов, то ли заменивший собою Семаргла – крылатого пса-охранителя семян и всходов, то ли вполне самостоятельный персонаж славянской мифологии. Культ Переплута, как отмечал академик Б.А. Рыбаков, был самым тесным образом связан с русалиями, праздненствами в честь небесных вил-русалок – божественных дев-птиц, орошавших поля влагой теплых дождей и росой утренних туманов. Высказывалось предположение и о том, что Переплут, вероятно, - одно из табуированных имен всё того же Перуна. А вот в христианском «Слове Иоанна Златоустого... како первое погани веровали в идолы и жребы им клали» древнерусский автор нарекает Переплута божеством почвы, корней растений и вегетативной, из земли исходящей, силы. В этом качестве Переплут входит в триединое целое, управляющее миром, наряду со Стрибогом и Дажьбогом. И если Стрибог привычно обозначен как бог неба, а Дажьбог - солнца, то Переплут возведен до статуса бога подземного мира. Представленная в «Слове» классификация явно позднего периода и выстроена искусственно по принципу греческой. В этом качестве Переплуту определялась параллель-родство с Плутосом – сыном богини земли Деметры, но неоспоримое первенство как владыки подземного мира в славянской мифологии принадлежало Велесу, в дружбе ли, в подчинении ли которому находилась Морена – богиня ночи и смерти. Велика сила Морены, и даже Солнце, скрываясь на западе, неминуемо отдавалось во власть ей. Рядом с Мореной обитало множество зловредных духов, порожденных богиней мрака Ночью. Мара, маруха, мора, кикимора – все они воплощали когда-то смерть и мор, но со временем, утратив прямую связь со смертью, продолжили свое существование в сказках славянских народов как существа вредоносные, способные к оборотничеству и всевозможным каверзам. Из мифологии и сказок все эти «моры-мары» перекочевали в язык. И вот, произнося «марит» человек понимает, что это сильно греет-парит перед скорым дождем, а «марево» и «марь» обозначают такое состояние воздуха, когда от зноя стоит над землей от испарений тяжелый, душный и мглистый туман. «Марево увесь свет мороче», - говорили когда-то в Малороссии, связывая «марево» с миражами, возникающими в воздухе от невыносимой жары фантастическими видениями. В древнеиндийской мифологии известно божество Мара, олицетворяющее собой зло и всё то, что приводит к смерти. Слово «мара» восходит к общей индоевропейской пракультуре. В санскрите mri означает «умираю», а в тибетском языке morana – это «смерть». На разных славянских языках богиня, связанная с воплощением смерти, звучит почти одинаково – Марена, Марана, Морена, Маржана, Маржена. Бродит Морена по белу свету не одна, при ней большая свита, и большая часть того шумного сообщества лихорадки – существа, как чума с холерой, женского рода. Имя главной из них Невея, родственное Навью – потустороннему миру, населенному сплошь «навьями» - умершими. Весьма любопытен и еще один персонаж славянской мифологии – Вий, известный большинству по одноименной повести Николая Гоголя. Страшен своим обликом Вий, но еще более грозен его смертоносный взгляд. Глаза божества прикрыты огромными веками и мохнатыми ресницами, потому-то и связывают его имя со словами, обозначающими ресницы: «вiя», «вiйка» - по-украински, «вейка» - по-белорусски, и созвучны эти слова и «векам», опускающимся до самой земли. Образ Вия, вероятнее всего, восходит к языческому богу славян Вею, который, в свою очередь, родственен иранскому божеству Вайю. Иранский Вайю одновременно выступал в двух ипостасях: доброй и злой. Первый – олицетворение теплого и ласкового ветра, посредника между небом и землей. Второй – грозный великан-чудовище, злой дух и привратник в преисподнюю. Связь Вайю, как и Вея, с ветром очевидна и без подсказки, ибо родство со словами «веять», «веет» налицо. И ветер, как известно, способен приносить добро, нагоняя теплые благодатные дожди, или зло, подгоняя разрушительной и гибельной силы тяжелые тучи. Присутствует свой Ваю, означающий «ветер» и «воздух», и в древнеиндийской мифологии. Здесь это всегда доброе, хотя и тысячеглазое, божество. И каких только богинь-богов и духов-божков не встречалось в языческой славянской среде, большинство из которых со временем перекочевало в народные сказки. Это, например, Лесной бог и Кутный бог – оба в прямом родстве один лешему, а другой – домовому. Или некие Ядрей и Обилуха, отвечавшие за качество и количество урожая. Жил-поживал вблизи человека Попутник – скорый помощник в дальней пути-дорожке; с ним за компанию звали в помощь Спорынью и Спеха, отвечавших за успех в делах. Из сербского фольклора известна Среча – красивая девушка-пряха, прядущая нить человеческой судьбы. Помогала Среча в будни в делах по дому и на поле, а в праздники – в удалых забавах. Тут же рядом, таясь по темным углам да закутам, пряла свою тонкую, легко обрывающуюся, нить Несреча – седая старуха с мутным взором тусклых слезящихся глаз. В ней не трудно угадать одну из античных богинь судьбы – мойр, что, впрочем, совсем не удивительно: параллели и заимствования характерны для всей мировой мифологии.
|
|
СЛАВЯНСТВО |
|
Славянство - форум славянских культурГл. редактор Лидия Сычева Редактор Вячеслав Румянцев |
