|
|
Анна КОЗЫРЕВА |
|
2011 г. |
Форум славянских культур |
|
ФОРУМ СЛАВЯНСКИХ КУЛЬТУР |
|
|
|
Анна КОЗЫРЕВАКрасота поднебесная, Царь-Огонь и Мать-сыра земляИз книги «Тайны язычества древних славян»
Вскидываясь взглядом в высь бесконечную, безбрежную, человек видел над собой блестящий куполообразный шатер, обнимающий весь огромный мир. Огромно и небо; оно беспредельно и прекрасно, каким и положено быть храму-обители, храму-терему, в котором живут светлые боги. Чудо в тереме показалося: На небе солнце - в тереме солнце, На небе месяц – в тереме месяц, На небе звезды – в тереме звезды, На небе зоря – в тереме зоря И вся красота поднебесная.
«Ты, Небо, слышишь! Ты, Небо, видишь!» - в радости ли, в печали ли восклицает человек, зная, что будет услышан, ибо во всех религиях небо – жилище божества, его седалище. Из хрусталя чистого, горнего небо-престол, на котором восседает бог-властитель; стоит он на столбах высоких железных; стоит величаво, несокрушимо. Это ясным безоблачным днем, а отуманенное, потускневшее небо, налитое тяжелым свинцом-металлом, тянется вниз огромными лапищами-облаками, опадает к земле: вот-вот расплющит, раздавит. Грозен небесный лик, и уже не обиталищем богов видится небо, а само выступает грозным всесильным божеством. Неслучайно, что в большинстве языков мира слова, обозначающие небо, одновременно являлись и названиями бога, как, например, индийский бог неба - Варуна, который выводит в путь днем солнце, а ночью - звезды. И у славян отец Небо звучит как Сварог, потому что «сварга» - это и есть небо. Сварог – это верховный владыка всей вселенной, он начало всех прочих светлых богов; он - прабог.
Солнце, месяц, звезды и зори — все они, по народным представлениям, происходят от лица Божия, как мы помним из процитированной выше «Голубиной книги». С образом Неба, как божества, перекликается и Царь-космос, слабым отголоском древнего мировоззрения присутствующий в греческом православии. Возможное возникновение Сварога, как верховного божества, относится к концу бронзового века и началу железного, когда «упали с небес кузнечные клещи». «Эра Сварога» археологами определена в эпоху, так называемой, чернолесской культуры, - начала широкого освоения железа, когда «поча люди оружье ковати». Легенды о божественном кузнеце, выковавшем первый плуг и победившем страшного «черноморского» Змея, а затем на том Змее пропахавшем гигантские валы для защиты праславянских земель, запечатлены в русских былинах, где Змей – это образ степняков-кочевников, конных воинов-киммерейцев, безжалостно разорявших и сжигавших деревни и города. По древнерусским былинам тем волшебным кузнецом был Никита Кожемяка, однако, вероятнее всего, это позднее появление имени, а дохристианским именем, очевидно, было Сварог, или Сварожич-огонь.
С культом Сварога на прямую соотносился культ гор и возвышенностей - ритуальных мест, где возносились молитвы божеству и приносились жертвы. В раннюю эпоху на «красных горках» и «красных холмах» происходил и обряд сожжения покойников, напрямую связанный с идеей небесного божества, ибо вместе с дымом погребального костра "душа покойника летит в небо". Вера праславян в душу, отлетавшую в небо, - свидетельствует о раннем разделении тела-трупа и души-дыхания: тело остается на земле, а душа покидает земные пределы. Человек знает-верит, что все души предков находятся в небе, где "ирье" – «тот свет», почти «рай», и где они находятся рядом с верховным богом. Как верит человек и в то, что наблюдают с высот за своими потомками предки, что помогают им в трудную годину. Горят на возвышенностях костры погребальные, а затем и костры в память об усопших предках, когда слетаются их души на "радуницу" и когда "дедов" поминают. В тот давний период вероятно и возникает слияние идеи небесного бога, как повелителя природы, а главное - урожая, с идеей предка-помощника. Позднее прямым отголоском древнего ритуала, связанного с земледельческой культурой, станет день Ивана Купалы, когда возжигались ритуальные костры на вершинах гор и холмов. В Ипатьевской летописи сказано, что после Сварога «царствовал сын его именем Солнце, его же наричють Дажьбог… Солнце-царь, сын Сварогов, еже есть Дажьбог, бе бо мужь силен». Вот и в сербских народных песнях Солнце названо «чадом божиим». Согласно древнему преданию, Сварог вскоре оставляет власть и предается покою, предоставляя полную свободу в созидательном творчестве и всесильном управлении Вселенной своим детям – Солнцу и Огню. Переход первенства от первобога к Солнцу-божеству характерно для всей мировой мифологии. Наступила эра Дажьбога, и вот уже Солнце – царь неба, а луна и звезды – его семья, потому-то и обращается славянин в своих песнях к Солнцу-князю и Луне-княгине. Совсем исчезнуть Сварог из памяти не мог, и, как сила добра и света, появляется у древних славян Белбог, то ли вероятный потомок первобога, то ли сам прабог, ибо почитают Белбога за древнего владыку неба. Сравнивают Белбога также со Световитом – славянским богом дневного и весеннего неба, а в белорусском фольклоре присутствует Белун - старец с длинною белою бородою. Одет в белоснежные одежды. В руках держит тяжелый посох. Только светлым ясным днем появляется Белун на земле. Спешит Белун-старик на помощь путникам, заблудившимся в темном дремучем лесу: выведет их на светлую дорогу: распрощается и, как явился неожиданно ярким лучом, так внезапно и исчезнет, словно затухнет-угаснет солнечный луч к вечеру. Почитался Белун за щедрого, доброго подателя богатств и плодородия. Во время жатвы только на него вся надежда была, и он не отказывал – объявится раным-рано по утру и присутствует неотлучно на нивах, удлиняя светом летний трудовой день. Прямым отголоском давнего тождества всей Вселенной с белым светом, как божеством, вполне может считаться культовое понятие «белого царя», перешедшего на правителя земного: в «Голубиной книги» сказано, что «белый царь над царями царь». Однако изначальным сравнением царственного владыки было сравнение с Солнцем: в былинах и летописях великий князь стольнокиевский Владимир без привычного «Красное Солнышко» не упоминается. Давний, из архаичных времен дошедший, солнечный признак роднил древнерусского князя с мифическим царем праславян-сколотов Кола-Ксаем, "Царем-Солнцем". Поклонение Солнцу, как божеству, характерно для многих народов, поэтому слова из египетского гимна богу солнца Ра вполне могли быть произнесены и в любом ином месте: «Живое солнце, ты восходишь во всей красоте на небесном горизонте. Лучи твои обнимают все созданные тобою страны. Ты, великий Ра, покоряешь их своей любовью. Ты создал землю, по своему желанию, с людьми, стадами и всеми животными, все, что есть на земле, что ходит на ногах, плавает в воде и летает на крыльях... Как прекрасны решения твои, государь вечности!» Вот и Дажьбог, божество широко известное у восточных и части южных славян, – сын Сварога, бог света и солнца, объявляется мифическим родоначальником славян - "дажьбожьих внуков", как сказано в «Слове о полку Игореве». У сербов он поименован как Дабог или Дайбог. Сербский Дабог был и богом плодов и злаков, а его священными животными были волки, что указывает на древнейшее родство с греческим Аполлоном – богом солнца и света, священными животными которого также были волки. В более поздних русских источниках так же появляется форма «Даждьбог», то есть «бог дающий». Любопытно, но в русском народе и до сего дня встречается форма «дайбог», когда от души за что-то благодарят, то вместо привычного «спасибо» произносят «дай бог» или «дай вам бог!» Обожание солнца велико и повсеместно. Неоспоримым подтверждением этой общности является то, что почти во всех индоевропейских языках, включая и мертвые языки, слова, обозначающие «солнце», родственны, как, например: латинское sol(is), итальянское sole, испанское и французское sol. Да и древнерусское название солнца - «солонь» намного ближе к приведенным выше словам, впрочем выражение «ходить посолонь», т.е. «по солнцу», или солнечный знак-свастика «посолонь» понятны всем и сегодня. Древнерусское «солонь» по своей форме женского рода, и в народных сказках дневное светило нередко появляется в образе прекрасной Царевны-Солнце – ненаглядной красы. Из народной загадки узнаем, что «красная девица в окошко глядит», - это она, возможно, своего суженого высматривает, ибо супругом у нее Месяц ясный: Ясне сонце – то господыня, Ясен мисяц – то господар. Ясни зирки – то его диткы.
Интересно, что корень «сол» («сал») встречается и в языках, не относящихся к индоевропейским, что служит убедительным подтверждением былой общности всех языков. Например, библейские имена Соломон и Саломея образованы от еврейского слова «шолом», что означает «мир». Близко к ним по звучанию и сути арабское «салям». Хорошо известно, что в древности понятия «солнце» и «мир» были равноценны. Солнце всегда и повсюду изображалось в виде круга, олицетворявшего Колесо Времени - мистический символ Вечного Умирания и Возвращения. Кружок с точкой посередине – древнейший солярный, солнечный, знак - обнаружен, например, при раскопках на Кольском полуострове; соответствует он и древнеегипетскому иероглифу, обозначающему древнее светило; в том же виде присутствует как в древнекитайском (иньском) письме, так и в несколько измененном виде - в современном китайском. И таких примеров привести можно много: все это подтверждает родство доиндоевропейской, протокитайской, древнеегипетской и иных пракультур. Именно этот солнечный символ через древнюю и средневековую астрологию используется в современной астрономии. Солнце как огненное колесо, или «коло» по-древнерусски, привычно и славянскому мифовоззрению. Колесо, вращающееся вокруг своей оси, напоминало движущееся по небосводу солнце, потому-то и появляются загадках то птица-вертеница, то шар вертлянский, который «по заре зарянской катится... никому его не обойти и не объяхати». Слову «колесо» по созвучности и сходству-значению в русском языке родственны такие слова, как «кольцо», «колокол», «колодец», «кол», «колода», «колдун», «колесница», «колымага», «колос», «колыбель», колобок» и много других. В этом ряду и «хоровод», ибо водят их девушки «по кругу» - «посолонь», да и песни поют особые «круговые» - хороводные.
Через тождественное солнцу «коло» в древнерусской мифологии появляется Коляда – юный бог-младенчик, ежегодно нарождающийся в день зимнего солнцестояния, когда, как говорят в народе, «солнце на лето поворачивает». Представление о Солнце-младенце возникло из поэтических воззрений народа о рождении молодого солнца – нового солнца будущего года. Тот Коляда нам всем знаком в образе Нового Года – улыбающегося розовощекого мальчугана. Почитался Коляда и как бог мира-спокойствия, что совсем не удивительно, ибо «солнце» и «мир» для древнего человека по своему значению были равнозначны. Правда, по некоторым представлениям Коляда являлась в женском образе, будучи богиней плодородия, потому-то, мол, и пелось:
К нам пришла Коляда! Открывай ворота! Как пошла Коляда По улице гулять! Коляда, Коляда! Ой, весела Коляда!
Посвящались Коляде зимние святки, празднуемые с 25 декабря по 6 января. Это были веселые разгульные дни с песнями и плясками, - дни, когда девушки гадали о суженом; когда старики с надеждой на богатый урожай нового года молитвенно обращались к богам; когда ряженые девки и парни ходили по дворам колядовать. По форме своей обряд колядования был очень прост: колядовщики шумной толпой ходили по дворам, пели песни-заклички с пожеланиями всяческих благ каждому дому: А мы колядки поем! Да по лавкам идем! Сеем, сеем, обсеваем! С Новым годом поздравляем! Ново счастье, уродись! С земли хлебом поднимись!
Основной целью веселых походов были пожертвования в общий мешок-куль, которые затем широким застольем компанейски поедались, потому-то и появилось предположение, что древнее "кол-яда" означало "круговую еду", "братчину" - "кружок людей", "складчину". И все эти дни горел в домах «живой огонь», как символ солнца, а январь, обозначавшийся на народных деревянных календарях солярным знаком, считался месяцем «разгорания солнца». Кроме того, непременной принадлежностью зимнего праздника был необмолоченный сноп, олицетворявший в одних случаях богиню Коляду, а в других напрямую связывался с поворотом солнца с зимы на лето, с пробуждением и оживлением творческих сил природы. Впрочем, ясно, что сутью кого бы то или чего бы то сноп не являлся, - общим было уже одно то, что всё посвящалось будущему урожаю. И все с теми же надеждами связан был и ритуал принесения в жертву козла, о чем поется в старинной обрядовой песне: За рекою за быстрою Леса стоят дремучие, Огни горят великие, Вокруг огней скамьи стоят, Скамьи стоят дубовые, На тех скамьях добры молодцы, Добры молодцы, красны девицы
Поют песни колнодушки (колядные). В середине их старик сидит, Он точит свой булатный нож. Котел кипит горючий; Возле котла козел стоит - Хотят козла зарезати...
И если существование когда-то Коляды, бога или богини, подвергается сомнению и слову «коляда» определяется лишь роль обрядовой заклички, то существование в древности вполне самостоятельного мужского имени Кол зафиксировано в Ипатьевской летописи. От него-то и пошли все наши Коли-Коленьки, а к имени Николай, появившемуся на Руси с момента крещения, они были привязаны они уже намного позднее. Любопытно с лингвистической точки рассмотреть название Холмогоры – знаменитого места на Севере России, произносившееся когда-то через «к» - Колмогоры. Название происходит от древнечудского Кольм, созвучного исконно русскому «холм» - слову, близкому по значению с «горой» и соотносящемуся с понятиями «огонь» и «гореть». Интересно, что связь с Солнцем-Коло, как со светилом постоянно рождающимся и умирающим, прослеживается, например, с финским kalma – «смерть», «могила», и с древнеиндийской богиней Кали – черной и грозной супруги бога Шивы, истребительницы демонов. Кажется странной и невозможной подобная связь с солнцем, но это только на первый взгляд. Солнце могло быть мрачным и черным, особенно в периоды редких солнечных затмений, когда мистический страх сковывал всё внутри, а мысли о гибели солнца и всей вселенной проникали глубоко в сознание: Протечет Сион-река огненная, От востока река течет до запада; Пожрёт она землю всю и каменье, Древеса и скот, и зверьев, и птицу пернатую. От великого страха и ужаса И звезды спадут на землю, Спадут они, яко листья с древов; Тогда же земля вся всколыбается…
Как видим, весьма мрачной и грозной рисуется картина кончины мира в духовном стихе. Не только ласковым и добрым могло быть небесное светило, - оно могло стать карателем зла, мраза и хлада, когда в ярости и гневе, набравшись по весне сил, солнце жаркими лучами топило снега и льды. Не менее губительным мог стать и летний зной, опалявший хлебородные поля и иссушавший до дна водоемы. И если весенняя битва света со мраком была ожидаемой и принималась за щедрый благодатный подарок, то летняя засуха приписывалась праведному гневу раздраженного божества, отсюда и возникло выражение «воспылать гневом»: только бы понять, чем прогневили и в чем провинились. Глаголы «гореть» и «жрать» мифологически тождественны: в гневе Солнце готово «сжечь», «пожрать» - покарать, но и в гневе справедливо оно, потому-то, когда Ярославна в «Слове о полку Игореве» обращается к Солнцу, слова ее наполнены древнею верою. «Светлое и тресветлое Солнце! Всем тепло и красно еси; чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладе вои, в поле безводне жаждею имь лучи (луки) съпряже, тугою имъ тули затче?» - взывает княгиня ранним утром, обратившись лицом к востоку. Все молитвы-заговоры, все просьбы-заклятия произносятся только на сторону восточную – там Солнце. Ежедневно ждет человек его восхода; ждет с нетерпением и трепетом, ибо, говоря, что «взойдет солнце и к нам на двор», - он высказывает страстную веру-надежду на скорую удачу и счастье. Солнце карает, но оно и милует. Знает человек, что всё в его жизни напрямую зависит от дневного светила, и появляется, например, в чешских сказках златовласый дед-Всевед, как отзвук древнейшего представления славян о солнце – божестве судьбы. Не следует удивляться тому, что солнце возникает в воображении то Девой-царевной, то дедом-Всеведом, то сыном Сварога. Фантазии человека нет предела, да и само солнце, меняя в течение дня свое положение на небосклоне, является взору в разных обликах. «Тресветлое!» - восклицает Ярославна совсем не по ошибке-оговорке от отчаянья и скорби. Далеко не редкость в народном творчестве изображения трех солнц одновременно: с солнцем в зените – полдневном, - вышивалось-рисовалось-вырезалось-вывязывалось слева и пониже –восходящее, а справа и пониже – заходящее, а на прялках, отражающих сложную космогонию мира, встречалось отражение солнца ночного, подземного. Три позиции солнца: восход, полдень, закат, - столь же последовательно воспроизводились при размещении солярных знаков в архитектуре жилища: в самом разном виде от «колеса Юпитера» - круга с щестью радиусами, до кругов с крестами внутри или восьмью лучами. Причем солнечными символами дома украшались не только ради красоты-лепоты, - они служили оберегами от упырей и навий. От ночной мглы да всякой нечисти чутким стражем-оберегом слетел на оконные ставни резным силуэтом Петя-петушок Золотой гребешок, названый так ради не красного словца, а по прямой связи с солнцем как живой голосистый символ его. Звонкий певун своим «ку-ка-ре-ку» первым возвещал о приходе нового дня, первым будил хозяина-землепашца, вся повседневная жизнь которого зависела от того, каким явилось Солнце в мир – добрым ли, ласковым ли, гневным ли, мрачным ли. И чтобы заранее задобрить-умилостивить небесное божество возжигались в честь его в особые дни-праздники огненные колеса: и если горящее колесо-солнце на летнего Купалу символизировало убывание дня, уменьшение солнечной силы во вторую половину лета, то весенние огни-костры на «красных горках» горели в честь животворящей силы бога Ярило.
Изначально в большинстве мифологий Небо олицетворялось с мужской силой и выступало супругом матери Земли, как древнегреческие Уран и Гея. Эта же роль отводилась и Сварогу, однако в эру сына его Дажьбога-Солнца, подобная функция досталась Ярило – весеннему божеству, хотя, по некоторым убеждениям, Ярило – это лишь один из многочисленных эпитетов бога-громовика Перуна, о котором разговор впереди. Если это и был просто эпитет, то со временем он вполне мог обрести самостоятельный образ, близкий, например, к образу из сказки Андрея Мельникова-Печерского «Мать сыра земля и Ярило»: «Вот сказанье наших праотцов о том, как бог Ярило возлюбил Мать сыру землю и как она породила всех земнородных. Лежала Мать сыра земля во мраке и стуже. Мертва была – ни света, ни тепла, ни звуков, никакого движенья. И сказал вечно юный, вечно радостный светлый Яр: - Взглянем сквозь тьму кромешную на Мать сыру землю, хороша ль, пригожа ль она, придется ли по мысли нам? И пламень взора светлого Яра в одно мгновенье пронизал неизмеримые слои мрака, что лежали над спавшей землею. И где Ярилин взор прорезал тьму, там воссияло солнце красное. И полились через солнце жаркие волны лучезарного Ярилина света. Мать сыра земля ото сна пробуждалась, и в юной красе жадно пила она золотые лучи живоносного света, и от тог света палящая жизнь и томящая нега разлились по недрам ее… Возлюбила Земля бога светлого и от жарких его поцелуев разукрасилась злаками, цветами, темными лесами, синими морями, голубыми реками, серебристыми озерами. Пила она жаркие поцелуи Ярилины, и из недр ее вылетали поднебесные птицы, из пещер выбегали лесные и полевые звери, в реках и морях заплавали рыбы, в воздухе затолклись мелкие мушки да мошки. И всё жило, всё любило, и всё пело хвалебные песни: отцу – Яриле, матери – сырой земле. Жадно пила Земля живоносные лучи и породила человека. И когда вышел он из недр земных, ударил его Ярило по голове золотой вожжой – ярой молнией. И от тех молний ум в человеке зародился. Здравствовал Ярило любимого земнородного сына небесными громами, потоками молний. И от тех громов, от тех молний вся живая тварь в ужасе встрепенулась: разлетались поднебесные птицы, попрятались в пещеры дубравные звери, один человек поднял к небу разумную голову и на речь отца громовую отвечал вещим словом, речью крылатою. И услаша то слово и узрев царя своего, все древа, все цветы и злаки перед ним преклонились. Звери, птицы и всякая живая тварь ему подчинилась. Ликовала Мать сыра земля в счастье, в радости, чаяла, что Ярилиной любви ни конца, ни края нет. Но по малом времени красно солнышко стало низиться, светлые дни укоротились, дунули ветры холодные, замолкли птицы певчие, завыли звери дубравные, и вздрогнул от стужи царь и владыка всей твари дышащей и недышащей. Затуманилась Мать сыра земля и с горя-печали оросила поблекшее лицо свое слезами горькими – дождями дробными. Говорит Ярило: - Ты не плачь, не тоскуй, мать сыра земля, покидаю тебя ненадолго. Не покинуть тебя на время – сгореть тебе дотла под моими поцелуями. Храня тебя и детей наших, убавлю я на время тепла и света, опадут на деревьях листья, завянут травы и злаки, оденешься ты снеговым покровом, будешь спать-почивать до моего приходу. Придет время, пришлю к тебе вестницу – Весну Красну, следом за Весною я сам приду… И отошел от Земли бог Ярило. Понеслись ветры буйные, застелили темными тучами око Ярилино – красное солнышко, нанесли снега белые, ровно в саван окутали Мать сыру землю. Всё застыло, всё заснуло. Так мыслили старорусские люди о смене лета зимою…» Красив и молод Ярило-бог, известный у южных славян как Яровит, а у балтийских – Геровит. Он в венке из весенних полевых цветов; с горстью ржаных колосьев в руке гарцует-разъезжает божество по весенним полям, по лесам да лугам на белом, светоносном коне, а то вдруг пройдет-прошагает босыми ногами по обнаженной пашне, - и тотчас на том месте поднимется, зазеленеет густая рожь. Близок по своей сути Ярило «сварожичам» - Солнцу с Огнем. Корень «яр» совмещает в себе не только понятия весеннего света и тепла, но неистовство любовной страсти. «Яр» – это и жар, и пыл, и горение, потому-то и называют чистый, белый воск - «ярым». И молодые, весеннего роения пчелы то же «ярые». За стремительное, шумное течение «яроводьем» зовется высокая, вешняя вода весеннего разлива рек. «Яровина», «яровой» - столь же неслучайное название посеянного весной хлеба, ибо вобрало в себя зерно всю силу-полноту, исходящую от весеннего солнца, ярыми, страстными лучами тянущегося к вожделенной супруге своей - земле. С наступлением весны, когда сама природа вступала в благодатный союз с небесным божеством, раскрываясь во всей своей красоте и любви, приходило время веселых Ярилиных праздненств – время буйных, далеких от целомудрия, игр. Повсюду разгульные пьянки-гулянки. Бубенцы да колокольцы звенят, по округе бьют в барабаны. По «красным горкам» огни-костры горят. Кто смел, тот через костер прыгает. Сама богиня Лада, покровительница браков и чадородия, с Ярилой в паре хороводится, любовные песни поет: ключом-яром бурлит молодая кровь, разгорается пылом-жаром молодецкое сердце... И шумно, весело играла сельская молодежь в горелки-догонялки. Играющие парами выстраиваются вереницей. Впереди вода - «горящий», которому запрещено оглядываться, а играющие поют:
Гори, гори ясно, Чтобы не погасло. Стой подоле – Гляди в поле. Едут там трубачи Да едят калачи. Погляди на небо – Звезды горят, Журавли кричат – Гу, гу, гу, убегу, Раз, два, не воронь, Беги, как огонь.
Ах, где он – суженый-ряженый, зимним вечером в зеркальце показанный? Ау! - Тут я! Тут! И умыкались в эти весенние дни невесты в жены. В полночь поджигалось колесо и пылающее катилось под укос по полю. С веселым шумом и гиканьем провожали его девки-парни, а потом говорили, смеясь над собой: «Жили в лесу, да молились колесу!» Понятно, что молились не колесу, а идолу. Напомним, что большинство языческих идолов, стоявших чаще где-то на природе, имело весьма характерный облик. Столь же откровенными по своему виду были и домашние божки, являвшиеся неотъемлемой частью языческого свадебного обряда и воспринимавшиеся явным символом плодовитости. С тайной надеждой ждали от тех божков прямого воздействия на рождение новой жизни, потому-то и особо отмечалось позднее миссионерами с укором, что "чтуть срамные уды», а «словене же на свадьбах въкладываюче срамоту и чесновиток в ведра пьють". Только быстро отшумят весенние праздники, весело отгуляются ранние свадьбы, и вновь в трудах и заботах потянется день за днем. Весной встречали Ярилу, как говорили, «первой сохой», когда начинался ранний сев и ложилось в землю зерно, а вот в начале лета, когда посеянное семя-зерно полностью отмирало и поднимались дружно яровые, - Ярилу «хоронили». В древнем общеславянском календаре 4 июня повсеместно считался Ярилиным днем. Это был праздник плодоносящих сил земли – поднявшейся хлебной поросли, зеленой травки-муравки, молодого деревца; и украшалось все вокруг березовой листвой и цветами. Появлялся на празднике и сам Ярила в виде куклы-чучела, откровенно олицетворяющего мужское начало. На славу потрудился бог-оплодотворитель, дав новую жизнь всей растительности на полях и лугах, в лесах и рощах, а теперь стал бесполезен, поэтому весело и шумно «кукла» Ярилы в виде старика с огромным фаллосом либо сжигалась, либо погребалась. Вот как описывает древний путешественник Сефрид Ярилин день, отмечавшийся разгульной ночью поморскими славянами близ города Пирица 4 июня 1121 года: "Мы увидели около 4000 человек, собравшихся со всей страны. Был какой-то языческий праздник, и мы испугались, увидев как безумный народ справлял его играми, сладострастными телодвижениями, песнями и громким криком". Пройдет немного времени – наступит короткая передышка в работе, и в дни летнего солнцестояния, самой короткой ночью в году по высоким берегам рек и навершиям холмов запылают ритуальные костры в честь Купалы: следом покатится вниз своеобразная солнечная колесница с двумя тележными колесами, обмотанными горящей соломой. Это произойдет под утро, а еще с вечера девушки, "взяв передние колеса от телеги... садятся на ось, а прочие, схватившись за оглобли, возят по селению, а потом по полям с песнями до утренней зари и для здоровья умываются росой». Умываются девушки росой не приходи ради. Празднование Купалы было связано не только с солнцем, в честь которого зажигались костры, но и с росой, ежедневно по утрам орошавшей колосящиеся на поля хлеба. Ночью у пылающих жарко костров было весело. Девки с песнями водили хороводы вкруг костра и купальского дерева: чаще то была украшенная лентами березка, олицетворявшая чистоту девичества. И у костра и у дерева могло быть свое имя-название. На Украине, например, могли обрядовое дерево назвать Мораной, символом смерти, ибо дерево потом сжигалось или потоплялось, а то Марой, или Мораной называли соломенную куклу, которую усаживали под дерево. Купало или Купайло – под таким названием дерево встречалось в иных местах, а Купайлицей звали обрядовый костер, возжигаемый непременно от «живого огня», добываемого особым методом. Парни между собой боролись, кто сильней да проворней, а затем смельчаки прыгали через огонь, но совсем не из-за удали-забавы скакали они через очистительной силы костры, - знали, что тому, кто выше всех прыгнет, наградой будет уверенность на самый богатый и самый лучший урожай в наступившем году. А то прыгали через костер девушки с ухажерами парами: взявшись крепко за руки, разбегались они и бежали к костру с надеждой, чтобы не разомкнуть им рук. Удержатся парой в прыжке – быть скорой свадьбе, а разойдутся руки – не быть им вместе. И это было далеко неединственное гадание. Гадал стар и мал: всем хотелось узнать свое будущее: будет ли и когда свадьба-свадебка, кто у молодухи, что ходит на сносях, родиться и здоров ли будет, не оставит ли семейное счастье и удача, долог ли срок, отпущенный еще пожить... По-разному выпытывали судьбу, но в эту ночь чаще гадали по венкам: плывут веночки по реке, кружат на волне... только бы не утонул... только бы уплыл в даль дальнюю. Купальская ночь – ночь чудес и превращений. Где-то совсем рядом играют-веселятся русалки - им целая неделя отдана во власть, чтоб гуляли по бережкам, пели песни, заманивали в свои любовные сети красавцев-простаков... Девушки те без полынь-травы не ходят, да и как же без защиты этой ночью за околицу выйти! Нынче и смельчаку страшно: зацветет в полночь в глухом лесу огненный цвет-папоротник – на охрану его вся нечисть, какая есть по округе, поднимется. Зашумит, закричит, завопит, засвистит – пугать станет, однако за травкой целебной, а то пуще чародейной, иную бабку-ведунью пустит, обережет, проводит, одолень-траву да разрыв-траву покажет, но и себе условия выгодные выторгует! Купалу в народе называли «соботкой», то есть «со-бытием», совместным сбором. Праздник носил массовый характер. Со всех сторон стекались в одно место не только девки да парни, шли на гулянья все от мала до велика, кто только мог передвигаться, чтобы, если уж по возрасту не повеселиться разгульно самому, то посмотреть-поглазеть на развеселые игрища с обрядовыми, откровенно бесстыдными песнями: вольности в поведении молодежи приветствовались, ибо помнили Ярилин завет, который «любовь очень одобрял». Столь же горяч, любвеобилен был и Купала – то ли родной брат Ярилин, то ли друг-сват, то ли просто иная ипостась все того же Перуна. Сравнивали Купалу с древнегреческим богом Аполлоном, близкий по характеру-образу Небу и Солнцу. Стрелы Аполона – жаркие лучи, которыми он может погубить посевы, но одновременно он - пастух и земледелец, поэтому прекрасно может понять тревоги и заботы человека, который спешит принести ему в жертву первые ростки самых различных растений. Далек от сдержанности и воздержания древнегреческий бог, но и славянский Купала, напрямую связанный с брачными обрядами, мало в чем уступает ему. В самом названии летнего бога-божества уже заключена его суть: индоевропейский корень «kup», как основа имени бога, соотносится со значением «кипеть», «вскипать», «страстно желать». Близок наш Купала по корневой общности и с латинским «купидо» - вожделение. И как тут не вспомнить божественного мальчика-Купидона с колчаном любовных стрел за плечом. Как предполагают, Купала был когда-то общинно-родовым праздником, знаменовавшийся браками и принятием в род чужаков. Слабым отголоском тех событий вполне может служить обычай кумовства и посестричества, соблюдавшийся во время «зеленых святок» среди сельских девушек: Давай, кумушка, мы покумимся, Ой, люли, мы покумимся. Мы покумимся – поголубимся, Ой, люли, люли, поголубимся.
Сквозь березоньку, сквозь кудрявую, Ой, люли, люли, сквозь кудрявую.
Песни на Купалу сопровождались характерным припевом «то-то!» или «ту-ту-ту!» с обязательным притопыванием и стуком во время пения припева, что указывает не только на вероятность остатков ритуального танца, но и на их архаичность. Праздник Купалы приходился на время летнего солноворота: ночь с 23 на 24 июня самая короткая в году. В эту ночь веселье достигало своей кульминации – в году больше не будет таких разгульных, вольных гуляний. Купала, истощившись в вольном разгуле, утихнет на долгое время, а с ним угомонится сельский люд, умолкнут на срок песни и пляски. Давно поднялись в полях хлеба, наливной колос набирает силу и полноту, приближается время жатвы. Всё в эти дни было подчиненно прямой аграрной обрядности. Основная цель праздника – помочь созревающему урожаю, суметь сохранить его и подготовиться к уборке. На летнюю Купалу даже полотенца особые вышивались – с богиней в центре, олицетворяющей землю, плодоносящей и рождающей новую жизнь. Окружали ту богиню птенчики, жеребятки да молодые растения; голова ее была богато увита колосьями и под ногами у нее лежали колосья.
Той богиней могла быть Макошь, о которой разговор еще впереди, но могла быть и Купала, выступающая порой вместе с дочерью – юной богиней весны, зелени и цветов. Однако скоротечно время: повзрослела дочь и, раздав все свои венки-веночки девушкам, она вдруг исчезала. В белорусской песне поется-спрашивается:
- Купалочка, Где твоя дочка? - У городе (в саду) красочки (цветы) рве, Красочки рве, вяночки вье, Девочкам дае, Сяей-таей (той-другой)по вяночку…
В народном сюжете о гибели дочери и оплакивающей ее матери угадываются известные мотивы древнегреческого мифа о Деметре – богине земледелия и плодородия, и ее дочери Коре-Персифоне – богине мертвых, подземного царства и плодородия. Искать стройности и строгой логики в сценарии проведения купальских праздненств не следует. Здесь все происходило по принципу, кто во что горазд. И все же привычней представлять Купалу в образе веселого и прекрасного бога лета и плодородия; бога обилия. Вот пелось-взывалось к нему:
Роди, боже, чистое жито, Колосисто, ядренисто.
Пройдет совсем небольшой срок, и, приступая к жатве, древний славянин-землепащец вновь совершит некое обрядовое действо. Ибн-Руст, арабский хроникер, оставил свидетельство из жизни вятичей, составленное им по собственным наблюдениям в 903 году: "Во время жатвы они берут ковш с просом, поднимают к небу и говорят: "Господи! Ты, который снабжал нас пищей, снабди и теперь нас ею в изобилии". Но это еще будет впереди, а пока продолжается разухабистый Купала. С реки доносятся веселый шум и говор, слышно, как под шуточные, далекие от пристойных, присловья плещется вода. Там голышом купаются девки и молодухи. Купание и обильное обливание водой прошедшими днями, - такая же обязательная часть праздничного обряда, как и разноцветные венки, во множестве плывущие вниз по течению. Существовал у славянских народов особый обычай обливания водой – «мокриды», сохранивший явные осколки языческих праздников, устраивавшихся ради предупреждения бездождия. Мокриды сопровождались песнями и плясками на краях прудов и берегах рек. Вот и куклу то ли Мару-Морену, то ли Купалу, где кто как привык называть-величать ее, с песнями понесли топить, вовсе не подозревая по наивности, что это действо – есть прямой отголосок древнейших жертвоприношений девушек божеству реки. Могли, кстати, утопить и обрядовое деревце, в круг которого водились веселые хороводы. А перед самым рассветом зажигалась солнечная колесница, приготовленная для этого заранее, и отправлялась вниз, под укос, к реке. Скатывались искрящиеся, пылающие жаром огненные круги в воду, где, затухнув с шумом и дымом, быстро пропадали на глубине. И все, что происходило у воды, совсем не было лишним и случайным, ибо Купала, по сути своей, посвящался двум стихиям – солнцу и воде, выступающим двуединым целым для землепашца. Без солнца и без воды не проклюнуться молодому ростку из земли, не подняться к небу колосистой вершинкой, не налиться жизненной силой хлебному колосу. Вся неделя, предшествующая купальской игре-обряду, называлась «русальной». Ее связывали с русалками в забытой ипостаси вил, облачных дев. Появлялись они, по глубинным древнейшим представлениям, над полями и выливали из рогов живительную влагу-росу на поля - и хлеба начинают колоситься, потому-то и верили в народе, что и от русалок зависит плодородие хлебных нив. Однако, как уже отмечалось, слово «русалка» вероятнее всего появилось от «русалий» - общеславянского времени главных молитв о благодатных живоносных дождях. Проходила неделя вольной жизни, и устраивались «проводы русалки» - достойные, пышные. Погостила, за хлебной нивкой поухаживала, как говорится, спасибо, а сейчас – домой... домой... в воду... на дно... Это чтоб ненароком русалка по злобе-хитрости поля водой не залила, не загубила вызревающие хлеба. В эти дни делалось все и для того, чтобы спасти будущий урожай от местных ведьм-колдунов. Ведь как могло быть, что не доглядит порой хозяин, словом-оберегом себя не защитит, а то и обидит кого ненароком, - и появятся на полях «заломы», сотворенные по злому умыслу на порчу-пагубу урожая. Соберет колдун-ведун в пучок колосья, надломит, переломает, завяжет и скрутит, да не в одном месте середь поля, а во многих. И, считай, что пропал тогда урожай, потому-то и спешил хозяин-земледелец умилостивить все силы, все стихии, от которых напрямую могло зависеть его богатство. Порой все народ смешает в кучу – и старые праздники, и новые, а заметив это, сам же и споет по случаю:
Как у нас в году три праздника: Первый праздник – Семик честной, Другой праздник – Троицын день, А третий праздник – Купальница.
Умолкало к утру веселье. Догорали купальские огни-костры. Затихало пламя, и вдруг кто-то из стариков решался на отчаянный поступок – прыгнуть напоследок через костер. Пламя еще колышется, еще вскидывается огненным вихром к посветлевшему небу. Не удаль-молодость вспомнились старику ненароком, а немощи-болячки подтолкнули его ближе к огню, о целебной силе которого рассказывали еще далекие предки. Верили в народе, что очистительной силы огонь самое верное средство от всякой напасти-нечисти, как и вода. Давно народ определил, что «огонь – царь, а вода – царица» и что «огню да воде Бог волю дал». В санскрите солнце звучит как «всемирное, или воздушное пламя», а огонь – «солнце домов». Близость их в восприятии человеком очевидна, потому-то и «огневи молятся, зовут его Сварожичем». Огонь, или Агни, как именуется бог Огня в древнеиндийской религии, - то же сын бога Неба Сварога. Культ огня на Руси был одним из почитаемых и дожил фактически до ХХ века. В святость огня верили, и при его вздувании читались особые молитвы. К нему и в заговорах обращались с почтением-пристарастием: «Батюшко ты, Царь-Огонь, всеми ты царями царь, всеми ты огнями огонь. Будь ты кроток, будь ты милостив! Как ты жарок и пылок, как ты жгешь и палишь в чистом поле травы и муравы, чащи и трущобы, у сырого дуба подземельные коренья… Тако же я молюся тебе-ка батюшко, Царь-Огонь, - жги и спали ... всяки скорби и болезни… страхи и переполохи…» Культовый обряд в честь второго Сварожича совершался под овином, или ригой, – местом, где складывались перед обмолотом для сушки снопы свежего урожая. Так называемые «именины овина», когда совершался культ огня-сварожича, чаще всего устраивались в дни осеннего солнцестояния. В ямнике, где день и ночь непрерывно поддерживалось пламя, изначально огонь возжигался овинщиком от огня, так называемого «живого», или деревянного. Священный обряд получения "живого огня», обладающего, по поверьям, чудодейственной силой, совершался славянами весьма редко, лишь при особых случаях, например, при возжигании ритуальных костров. Добывали его самым древним способом, известным еще первобытным людям, - сильным трением сухого дерева о дерево. Это был особый ритуал, совершавшийся при полнейшем молчании и с обязательным тушением во всем селении «старого огня». И вот огонь вспыхнул. Разгорелось шумное пламя в ямине под овином, но вначале, прежде чем приступить к укладыванию для сушки спелых снопов, самый первый из них бросался в огонь как жертва. В глубинной крестьянской памяти жили воспоминания о древних временах, когда разводились огнища на полях, когда землепашец-огнещанин, замирая в мистическом ужасе от удали и мощи всесильного огня, на глазах уничтожающего густую поросль и высвобождая площади под посевы, молил Сварожича об укрошении той силы-силищи. Да огонь помогает человеку, но бывает он лихим и неукротимым, поэтому, чтобы умилостивить и заранее предупредить худшее, подносилась жертва – в виде необмолоченного снопа, но когда-то, в глубокой древности, в жертву богу Огня приносился человек. Может показаться невероятным, но следы жестокого ритуала на Руси сохранились. Кто не знает веселой шумной Масленица, когда, чуть поспорив между собой, Весна одолевает свою вечную соперницу Зиму, когда горят веселые костры в честь весеннего солнцестояния и когда аппетитный символ солнца – масляный да румяный блин-блинок с удовольствием поедается старым и малым. И, если сегодня соломенное чучело Масленицы, практически, нигде не сжигается, то еще в Х1Х в. оно сжигалось повсеместно. Принято считать, что сжигается Зима-зимушка, от которой все устали, притомились, однако соломенная или тряпичная кукла-чучелка – есть явная замена архаичного ритуального жертвоприношения живого человека, о чем свидетельствуют деревянный шест или столб, укреплявшийся на кострище. И столб, и шест представляли собой модель мирового дерева, связующего, как известно, мир «свой» - земной, и «чужой» - потусторонний мир. Роль жертвы, сам того не подозревая, символически воплощал разухабистый парень-мужик, который сидел на вершине столба на тележном колесе. Попивая вино и размахивая сдобным калачом, он с верху шутками-прибаутками веселил народ. Культ дерева у большинства народов был самым тесным образом сопряжен с культом огня, потому как считалось, что внутри себя дерево хранит огонь. Древнему человеку трудно было понять-уяснить, как вдруг из сухой деревяшки посредством трения возникал, из ничего, огонь. Это мы сейчас знает про силу трения и еще кучу самых разных физических законов, а тогда представлялось, что, породив-отпустив огонь из себя, дерево затем, как мать-кормилица, питает его своим телом. У дерева, символизирующего Мировое древо, например, у дуба, приносились жертвы богам. Огонь в этом случае, унося дымом пожертвованное к небесам, служил единственным посредником между людьми и богами. Дымом, однако, отлетала к богам и душа умершего человека, поэтому те же самые проводы Масленицы-зимы через сожжение чучела, по свой сути, близки языческим погребальным кострищами, когда умершего предка отправляли на «тот» свет. Иван Бунин в стихотворении «Агни» ярко отобразил картину древнейшего ритуала: Лежу во тьме, сраженный злою силой. Лежу и жду, недвижный и немой: Идут, поют над вырытой могилой, Несут огни, - вещают жребий мой.
Звенят в щиты, зовут меня домой, В стоустый вопль сливают плач унылый. Но мне легко: ты, Агни светлокрылый, Спасешь меня, разъединишь со тьмой.
Смотрите, братцы, недруги и други, Как бог, гудя, охватит мой костер, Отсвечивая золотом кольчуге!
Смирите скорбь рыдающих сестер: Бог взял меня и жертвою простер, Чтоб возродить на светозарном Юге! (1902-1906)
По уверениям древнего человека, мир живых от мира мертвых отделяет огненная река, впрочем вот она - перед глазами всех, кто стоит у погребального костра. Пламя поглотившее ритуальную ладью с трупом, высокими рукавами-языками рвется в высь. Это и есть та огненная преграда, которую предстоит преодолеть человеку или его душе по пути на «тот свет», и, чтобы помочь близкому человеку преодолеть ее, в могилу бросали медные деньги для уплаты за перевоз через пылающую реку. Любопытно, что гончарное ремесло, неминуемо связанное с огнем, также ассоциировалось с миром мертвых, потому-то и говорили, что горшки «в Могилевской (от слова «молила») губернии обжигают», а если кого-то желали припугнуть-испугать за дела неблаговидные, то предупреждали: «Быть тебе в раю, где горшки обжигают!», то есть в аду. Всем нам знакомо, даже если мы об этом не догадываемся, древнейшее мифическое существо Чур. В санскрите cur означает глагол «жечь», а в русском языке ему соответствует глагол «кур-ить» в более широком понимании, чем просто дымить сигаретой. Мы хорошо помним, что звуки «ч» и «к» в нашем языке, как и в большинстве славянских наречий, часто бывают взаимозаменимы, например: «чадить» и «кадить», что почти одно и тоже. От санскритского cur образованы такие слова, как «чурка», «чурак», «чурбан», «чурбак». И все они означают одно и тоже - короткий обрубок дерева, толстое полено, с помощью которого и возжигался «живой огонь» в домашнем очаге. Чур, как пылающий в очаге огонь, становится богом-охранителем собственности и достатка. Очаг – центр рода, его основа основ, поэтому собственником всему имуществу, которым владел род, признавался Чур, как божество домашнего огня. Он, с одной стороны, - источник всякого богатства, и начало новых приобретений, а с другой, – предок, основатель рода, старейший праотец, отсюда и Чур, и щур, а в итоге - пращур. Он оберегает границы владений вначале только рода, а в последствии и земли отдельного хозяина, который на межах своего участка насыпал обрядовый земляной бугор, огораживал его частоколом, и такой бугор-символ никто не смел разрыть, а разроешь – прогневишь божество. Вот откуда возникли и привычные нам с детства заклички: «Чур меня!» и «Чур наше место свято!». Глагол «чураться» по первоначальному значению близок понятию «очерчиваться», а проведенная между межами черта превратилась в наречение «через-чур». Чур-божество внимательно и зорко блюдет-охраняет священное право собственности, и неслучайно звучит как заклятие: «Чур мое! Чур!» В качестве межевого божества славянский Чур схож с Треминусом, или просто Термином – римским богом межей и пограничных знаков. Он был в большом почете у римских крестьян, впрочем и нашему Чуру на невнимание со стороны селян обижаться причин не было. Чтобы представить себе, каким выглядел бог-иностранец, можно тут же вспомнить, привычные взору, полосатые пограничные столбы. Человек издревле знал о страшной разрушительной силе огня, когда, не дай Бог, от одной только искры такой сыр-бор может разгореться, что ничего уже не спасет. «С батюшкой Огнем, с Царем-царевичем, - учили старики молодежь, - обращаться надобно осторожно, бережно. За непочтение огонь жестоко мстит, кусается, наказывает страшной болезнью - «огником», а кто плевать на огонь станет или в печь плюнет, то тому не сдобровать, от болезни-сухотки не укрыться». Запугают детей-девок, да и парни-мужики из осторожности себе на памятку то возьмут. Если ж вдруг случиться, что кожа на лице покраснеет, покроется струпьями, как после ожога, со слезами-мольбами тогда молвится: «Огонь, Огонь, возьми свой огник!» - и прости, мол, меня, прости! К пожару, если вдруг начинал полыхать, относились как к наказанию свыше. Полыхающее пламеня воспринималось за одушевленное существо, и огонь не тушили, а пытались его упросить и лишь локализовать с тем, чтобы сам утих-успокоился. Совершенно особое, мистическое отношение было к пожару, возникавшему от молнии. В этом случае пламя гасили коровьим молоком, ибо считалось, что водой гасить грешно и что от воды пожар только еще более разгорается. Причем верили в особую магическую силу молока черной коровы: точнее - в силу, заключенную в парном молоке. Все эти действия имели свое объяснение: молоко, особенно парное, по древнейшим представлениям, считалось однородным с огнем, ибо огонь добыт из нутра дерева, так и молоко появилось изнутри. Предпочтение ж черной корове отдавалось как олицетворявшей по цвету стихию земли, противостоящую небу, откуда пришла-упала огненная погибель. Вне всяких сомнений, в первую очередь почитался священный огонь домашнего очага. И как только не называли его - новый и деревянный, святой и самородный, трудовой и небесный, а огонь в печи – именовался только «живой», да и как иначе, если он живым существом и был. Со временем, когда на смену роду-племени пришла отдельная семья, ставшая жить обособленно и самостоятельно, и когда общий родовой очаг, как бы уменьшился в размерах и значении, сакральным центром жилища стала печь. Недаром словосочетания "домашний очаг" и «семейный очаг» приобрели столь устойчивый и всем понятный смысл. К примеру, средневековые еретики-стригольники, отвергавшие православную церкви и опиравшиеся на древнюю языческую традицию, утверждали, что "дом мой - храм мой". Печь в доме не только обогревала и служила для приготовления пищи – печь являлась главным оберегом всей семьи. И, случалось, войти в дом путнику-незнакомцу и присесть у печи-очага - он машинально получал покровительство. У печи давались клятвы, у печного столба заключались договора, в печурки прятали молочные зубы дети со словами: «Возьми лубяной - дай зуб костяной». В подпечье жил-обитал домовой, сменивший со временем прежнего покровителя дома - Чура. Сменились и иные боги-божества, но все также продолжал простолюдин верить в охранительную силу огня: накануне Крещения спешили очертить священным огнем кресты на всех окнах и дверях, чтобы никакая нечистая сила не могла проникнуть в дом. От прежних давних привычек-поверий многое сохранялось в народной жизни. Еще в Х1Х в. в некоторых селах Украины в день, когда вновь после лета зажигали в доме огонь, совершался обряд «женитьбы комина». «Комин», или камин, чисто белили, увивали спелым хмелем, разукрашивали яркими цветами, а то праздновались на селах-деревнях «свадьбы свечи»: ставили срубленное деревце, обвешивали его фруктами, ягодами, украшали цветами и восковыми свечами. И всегда неукоснительно соблюдался древний ритуал, когда при переходе-переезде из старого жилища в новое, забирали из очага огонь. Уносили с собой слабо тлеющие угольки, чтобы в новом очаге его раздуть в яркое и жаркое пламя. Не сделаешь этого, - не жди счастья-довольства на новом месте. Хорошо, если новый дом отстроили рядом, а как же быть, если огонь за дальностью расстояния невозможно донести-довезти? И тут находили выход – брали с собой от старого печки-очага кочергу или ухват - предметы напрямую соприкасавшиеся со старым огнем. «Изба простолюдина, - писал в «Ключах Марии» Сергей Есенин, — это символ понятий и отношений к миру, выработанных еще до него его отцами и предками, которые неосязаемый и далекий мир подчинили себе уподоблениями вещам их кротких очагов. Вот потому-то в наших песнях и сказках мир слова так похож на какой-то вечно светящийся Фавор, где всякое движение живет, преображаясь». Издавна привык человек выражаться образами: вот и в отношении огня он не поскупился на яркие сравнения: мы уже знаем, что Петя-петушок Золотой гребешок – это солнышко, но петух выступает и как символ огня – многим понятно, что известное выражение «пустить петуха» по сути своей весьма тревожно и скрывает грозное обещание устроить пожар. Есть и Жар-птица – птица-огневица, а где-то рядом с ней скачет-поскачет Рарог – неведомый крылатый конь-огонь. По ночам в темном небе летает Огненный змей. Он хотя и сродни Жар-птице, как воплощенная стихия огня, однако змеевидный демон-обольститель не столь желанный персонаж в русских в сказках-присказках. Встречается и «мышиный огонь» – так назван свет, излучаемый в ночи древесными гнилушками, а на болотах да кладбищах в неурочный час пугающе слабо вспыхивают «огни блуждающие», которыми, по поверьям, являются либо души умерших, либо порождение нечистой силы. Однако все те огни уже никакого отношения к богу-сварожичу не имеют. Древний человек знает, что летнее Небо обнимает Землю, как супруг и жених, и все его моления к Небу-Сварогу, к его детям-сварожичам – Солнцу и Огню, напрямую связанны с богиней Земли, - и не важно, как зовется она, важно, что ее надо умилостивить и задобрить. Призывая все небесные силы на помощь, чтобы уродился богатый урожай, всеми мыслями обращался человек к ней – матушке-кормилице, все надежды на нее – мать-сыру землю. Не случайно мировая стихия – земля почтена столь высоким хвалебным эпитетом: издревле у всех народов она «мать» и божество. Например, в мифологии племени ибибио в Нигерии она Исонг, «мать-земля», – богиня, дающая плодородие, а черный панцирь черепахи, воплощающий женское начало, - ее символ. «Земля-мать» - родительница и покровительница всего живого в садодийской мифологии звучит как Моу-нямы. Самое почитаемое из женских божеств представляется в виде огромного существа, на котором обитают все люди и животные, подобно насекомым в шкуре зверя. Для древнего славянина Земля – всеобщий источник жизни, в том числе и человека, о чем сказано в «Голубиной книге»:
У нас мир-народ от Адамия; Кости крепкия от камени; Телеса наши от сырой земли; Кровь-руда наша от черна моря.
С землей тесно связаны с понятием рода, Родины, страны, государства. «Гой еси сырая, земля матерая! Матерь нам еси родная, Всех еси нас породила…» В древней Греции существовал ритуальный обряд, во время которого новорожденного клали на землю, и лишь в том случае, если отец поднимал ребенка, то этим признавал его своим. Через целование земли принималась и подтверждалась клятва, а пучок травы, как символ самой земли, подавался в знак утверждения договора, потому как на древнем поэтическом языке травы, цветы, кустарники и деревья назывались волосами земли. И, как святыню из святынь, хранили в дальних походах и на чужбине кусочек родной земли. Помимо всего прочего земле приписывали такую же очистительную силу, как воде, и за неимением оной, руки умывали землей. Веря в магию земли, древний жрец-кудесник о будущей жизни, о счастье и достатке гадал по ней, и что она, матушка, скажет-подскажет, - то и будет. Первоначальное представление Земли в образе божества вполне объяснимо: главное свойство ее - плодородие. Ибо как еще было понять, что из мертвой почвы появляется вдруг живой росток. И что это за неведомая чудесная сила, которая ежегодно дает человеку и зверю пропитание. Все эти вопросы-загадки не могли не вызвать мистического и трепетного отношения к земле, к ее обожествлению, а через обожествление всей плодоносящей почвы формировался и культ животных, считавшихся ее воплощением и символом. Лягушки, черепахи, змеи и им подобные, так называемые хтонические (подземные) создания, которым приписывались все качества земли, в мифологии самых разных народов приобрели вдруг сакральное значение. Отголоски тех древних языческих представлений можно увидеть в разных суевериях и приметах, связанных с урожаем: например, утверждалось, что нельзя убивать лягушек, а убьешь, - будет засуха. Все в сознании человека подчинено земле, разгадке ее тайны и сути, и совсем не кажется странным образ, вдруг возникший в представлении Сергея Есенина: «Начальная буква в алфавите А есть не что иное, как образ человека, ощупывающего на коленях землю. Опершись на руки и устремив на землю глаза, он как бы читает знаки существа ее». И как же не стоять перед ней на коленях! Не подвергая сомнению изустные предания и бережно сохраняя народные традиции, человек всю свою повседневную жизнь соотносил с древнейшими законами. Он к земле, следуя завету предков, шел, как к родной матушке, в горе и тоске, взывая с надеждой: Увы, земля мать сырая! Кабы ты, земля, вещая мать, голубица, Поведала бы ты печаль мою. Только ей и решался он открыться во всех своих грехах с верой, что выслушает и что поймет-простит: Уж как каялся молодец сырой земле: Ты покай, покай, матушка сыра земля С покаянной молитвой-исповедью к земле, а не к священнику, призывали обращаться в Х1У в. новгородские стригольники: «Мы исповедуемся Богу и матери – сырой земли». Спустя века долгим эхом отзовутся те призывы в раскольнической среде, где искренне утверждалось, что «я приложу ухо к сырой Земли, Бог услышит меня и простит». «Ой, ты, еси мать сыра земля! расступися на четыре стороны и пожри кровь змеиную», - в тяжелую минуту смертельного боя выкрикнет вдруг былинный герой-богатырь – защитник земель русских, в верной надежде на скорую помощь в борьбе с лютым врагом-вражиной. Откликнется и спасет-поможет родная матушка земля, однако, прежде всего, она всегда - черное, рождающее лоно земли-кормилицы, матери земледельца-пахаря, как об этом говорит постоянный ее эпитет «мать земля сырая», к которому часто добавлялось «хлебородница». В глубокой дохристианской древности славянская богиня весны с именем, созвучным глаголу «сеять», Сива, как творящая земные урожаи и как супруга небесного бога, в народном сознании слилась с плодородящею матерью Землею, супругою Неба. Сива-Земля научила возделывать землю, сеять рожь и жать созревший хлеб; научила возделывать лен и обрабатывать его. Доброты и щедрости она необыкновенной, а уж красоты-красоты богиня-труженица лучезарной небесной; вот и власы ее, длинные, струящиеся золотом, - есть яркий, искрящийся блеск весеннего солнца. Объясняя себе всё через привычные образы и представления, древний человек видел весеннюю землю, оплодотворенную солнцем-Ярилой, беременной, причем это осознание перешло и в более поздние воззрения: еще в начале ХХ в. селяне были уверены, что до Благовещенья землю трогать нельзя – она, матушка, «на сносях». На праславянских территориях встречалось обилие священных гор с названием «Девичья», посвященных идее плодородия и древнейшему, общему для всех славян, культу женского божества. В Трипольи на подобной горе археологами было обнаружено святилище богини плодородия, как девы, которой скоро предстоит в течение десяти месяцев носить свой плод. В центре святилище находилась печь-жертвенник с девятью полусферическими секциями, соответствующих числу месяцев беременности. Присутствовал в святилище и характерный восьмилучевый знак – символ солнца и огня, так же напрямую связанных с богиней. Есть весьма любопытное предположение о том, что масленица, как один из праздников бога-оплодотворителя Ярило, в отдаленной древности специально устраивался только для молодых супругов, называемых «новоженами». Если ж девушка была не местной, а чужого роду-племени, то за жену платился выкуп - «на меч». Повеселятся от души молодые, отгуляют веселую свадебку, и выдохнуть не успеют, как придется втянуться в напряженную каждодневную работу: ждет их плодородная пашня, которую надо успеть обработать, засадить-засеять, выходить урожай и собрать. Лишних рук в крестьянской семье не бывало: всем работа найдется. Да и название выкупа «на меч» указывало, что возник тот обычай еще в давнюю пору, когда и мирный земледелец нуждался в оружии, чтобы защищать свой очаг и свою пахотную землю. Выйдет в поле селянин с сохой – самым простым да незатейливым орудие пашни. И столь же оно древнее, как сама Русь земледельческая. О сохе-сошке у народа немало благодарственных слов-песен сложено-сказано. В одной из очень старых песен, которая вероятно старше иных народных былин, сказано о сохе, с которой не могут справиться ни «два да три добрых молодца», ни «целым десяточком», ни «тридцать молодцев да без единого». Под силу та соха только пахарю-чудодею Микулушке Селяниновичу, который в образе языческого бога правил сохой, поднимая земляной пласт за пластом:
Орет в поле ратай, понукивает, Сошка у ратая поскрипывает, Омешки по камешкам почеркивают, С края в край бороздки пометывают. В край он уедет, - другого не видать, Коренья, каменья вывертывает, Великие те все каменья в борозду валит. Кобыла у ратая «Обнеси голова». Сошка у ратая кленовая позолочена, Омешки были булатные, Гужики у ратая шелковые.
Вспашет землю крестьянин, засеет пашню, и на короткий срок даст отдохнуть себе и Земле-матушке, ибо в тот особенный день Земля Именинница. Вначале это был день в мае, а позднее Именинницей будет именоваться земля всегда в Духов день – следующий после Троицы. В этот день земля должна отдохнуть, принять, как и всякий человек в день своих именин, поздравления, услышать самые ласковые и нежные слова, добрые и искренние. И все до единого знают, что в этот день грех не только пахать , а и вообще ничего нельзя делать на земле. Пусть отдыхает, матушка-кормилица! Отдохнет и с благодарностью отдаст человеку все свои богатства: хлеб-золото в поле, плод-ягоду в саду-огороде, чистая родниковая вода и та человеку в подарок от нее, да и все чудодейные, целебные травы тоже. Всем известно, что Мать сыра земля не только щедрая кормилица-поилица, но и искусная врачевательница. Перед тем, как отправиться в леса да луга за лечебными травами, опытная знахарка-ведунья обратиться к Земле с молитвою: Гой, земля еси сырая, Земля матерая, Матерь нам еси родная! Всех еси нас породила, Воспоила, воскормила И угодьем наделила; Ради нас, своих детей, Зелий еси народила, И злак всякий напоила Польгой беса отгоняти И в болезнях помогати. Повели с себя урвати Разных надолбьев, угодьев, Ради польги на живот.
Понятно, что «польга» – это «польза», а «живот» – «жизнь». Каждый человек в старину знал, что день, когда Земля Именинница, следует ей, не сходя с крыльца, вначале низко поклониться и попросить у нее прощения: «Прости меня, земля-матушка». И каждый крестьянин издревле знал, что по весне следует преподнести Земле-кормилице благодарственную жертву. После обильного возлияния жертвенного масла и пива, как символов небесной влаги, обращались к Земле со страстной просьбой: «Мать Божья! Подавай дождя на наш ячмень, на барский хмель, на бабину рожь, на дядину пшеницу, на девкин лён – поливай ведром». Ясно, что обращение «Мать Божия» появилось значительно позднее, когда произошло родство-слияние в народной поэзии и когда однозначно зазвучало, что «Богородица – мать земля сырая». Вот и наступало долгожданное время, когда закончилась жатва, когда убран весь хлеб, но с поля, пока не совершен дожиночный обряд, никто не спешит возвращаться. Основой древнего ритуала являлось изготовление «бороды» - маленького снопика из самых последних остатков ржи или пщеницы. В некоторых случаях «борода» посвящалась как жертва полевому хозяину и духам поля – полудницам и полевику. Сплетенный из «бороды» венок являлся символом сохранения плодородящей силы-мощи зерна, а в пригибании колосьев к земле видели возвращение земле потраченных ею сил. Чтобы подкормить уставшую землю и прибавить сил для будущего урожая, зарывали в почву хлеб с солью. Все, что входило в дожиночный обряд, имело магический характер. Главная суть в непременном мытье жницами рук после жатвы виделась в том, чтобы обеспечить «чистоту» посевов будущего года, а полив водой «бороды» и обливание жниц должно было предотвратить засуху. Непременной частью ритуала было и веселое катание после окончания жатвы женщин по земле со словами: «Жнивка-жнивка! отдай мою силку, что я тебя жала, силку роняла», и добавляли, чтобы объяснить матушке земле: «Отдай мою силку на пест, на колотило, на молотило, на кривое веретено». И вот жницы возвращаются с поля. Впереди всех идет в венке из голубых васильков самая красивая девушка. «Толока», так ее зовут, торжественно несет в деревню дожинок - последний сноп с поля. Сноп-дожинок вносят во двор хозяина пашни, который с хлебом и солью встречает работниц. Девушка «Толока», как живая языческая богиня плодородия и покровительница пашни, садится на почетное место, в передний угол. Туда же ставится и последний сноп с поля. Во всем полагался древний славянин на мать-сыру землю; только ей доверял он в случае частых и внезапных набегов хранить накопленное за годы добро-богатство. И земля с помощью духов, специально поставленных еюохранять клады, долго и преданно берегла накопленное. Со своими именами были все те земные духи - «кладовник», «кладенцы», «кладовой», «лаюн», который мог превратиться в собачонку и так отлаять иного, что тот и ног унести не успеет, как объявиться рядом «щекотун», оберегающий клад в виде сороки-щекотухи, да и защекочет до смерти. В белорусском фольклоре клады, спрятанные в земле, все больше охраняет маленький божок Копша. Человек хорошо помнил, откуда он появился на свет, и земля ему представлялась не только в образе матери, но была и воплощением всего его рода как единства живых и уже отошедших в мир иной, ибо похороны всегда воспринимались возвращением в лоно земли, откуда он когда-то вышел на белый свет. Вся та земля, куда схоронены кровные и близкие, величается родительскою и считается священною. И еще небольшая цитата из народных духовных стихов, где с матерью-землею сближается библейская Рахиль: Увы, земля мать сырая! Сырая земля мать, расступися! Матерь моя, Рахиль, пробудися! Прими меня, матерь, во свой гроб!
|
|
СЛАВЯНСТВО |
|
Славянство - форум славянских культурГл. редактор Лидия Сычева Редактор Вячеслав Румянцев |
