Родственные проекты:
НАРОДЫ:
◆ СЛАВЯНСТВО
ЛЮДИ И СОБЫТИЯ:
БИБЛИОТЕКИ:
Баннеры:
Прочее:
|
Татьяна Глушкова
«В род из рода перейдёт предание...»
Стихи и переводы Татьяны Глушковой
В 1989 г. в издательстве «Молодая гвардия» к 600-летию Косовской битвы вышла
книга «Герои Косова поля». О том памятном сражении сербским народом создан цикл
исторических песен, часть из которых для сборника была переведена замечательным
русским поэтом Татьяной Глушковой (1939-2001 гг.). «Лазарице» - общее название
всех этих песен.
15 (28) июня 1389 г. при впадении реки Лаб в реку Ситницу произошло
трагическое событие. На Косовом поле сошлись два войска: сербско-боснийское
возглавлял князь Лазарь; турецкое, значительно превосходившее славянские силы, -
султан Мурад I.
Несмотря на значительное превосходство турок, воины-герои князя Лазаря
сражались мужественно, не щадя живота своего, ибо речь шла о независимости
древних славянских земель, о свободе и чести Сербии, и главное - о сохранении
христианской веры. Казалось, вот-вот турки, которые понесли большие потери,
будут повержены... Однако, как поется в народных песнях, «клятый Вук», зять
князя, предательски увел с поля битвы большой отряд своих воинов.
«Косовское поражение, - писала в своем предисловии Татьяна Глушкова, -
отнюдь не было безславным. И дело не только в том, что мертвые - а пало на
Косове столько сербов! - сраму не имут. Дело в том, что тяжкая, горестная битва
выдвинула легендарных героев, навеки вошедших в пантеон славянской славы.
Воевода Милош Обилич и сам князь Лазарь, старый Юг-Богдан и девять
Юговичей-братьев, Иван Косанчич, Милан Топлица, Страхинья Банович так же
бессмертны, как и родственные им сподвижники Дмитрия Донского, героя Куликова -
от воеводы Боброка до Пересвета и Осляби...»
Известно, что 600-летний юбилей совпал с новой национальной трагедией на
югославском Косове, где вновь пролилась сербская кровь. Тогда еще казалось, что
всё уладится, успокоится, что повторения средневековой трагедии не произойдет...
Верилось и в незыблемость единства славянских народов.
«В последнее время не часто задумываемся мы о славянском мире как о неком
единстве, состояние которого имеет огромное значение для жизни всего
человечества, - тогда же писала Татьяна Глушкова. - О „славянских ручьях"
(Пушкин), так или иначе ищущих общего своего моря (соответственно пушкинскому же
языку), самобытных, но связанных между собой безусловным духовным родством...
Это единство и схожесть, общность исторических интересов и судеб славянских
народов ясно высвечивается в переломные эпохи истории, в годины всемирных
(всеевропейских - прежде всего) потрясений, когда - как бывало не раз -
славянству выпадала роль щита меж Востоком и Западом и оно выполняло свое
высокое предназначение защитника общеевропейской культуры.
Если восточные славяне своей грудью встретили „силу монголов и остановили их
нашествие на самом краю Европы" (Пушкин), то, в сущности, сходная историческая
миссия уготована была и их балканским братьям: тяжкое противостояние
мусульманской агрессии со стороны Османской империи... В полной мере принял на
себя тяжесть сербский народ, шесть столетий тому стяжавший геройскую славу в
Косовской битве».
Написано 17 лет назад и написано о событиях далеких, а кажется, что только
вчера и о событиях дня сегодняшнего, когда нет уже и самого государства
Югославия, преданного и разодранного в угоду современной жестокой межусобице на
клочки, и вновь Косово - открытая кровоточащая рана, вновь под угрозой вера
христианская... И неприкрытая мусульманская агрессия, поддержанная сплошь
«цивилизованным миром»...
Стихотворение «Наваждение» было написано в 1994 г., а сегодня оно
воспринимается чуть ли не трагическим предвиденьем, ибо вот уже и «человек с
лицом комедианта, с умными глазами изувера» в компании своих иноверцев во
всеуслышанье возмущается наличием креста на государственных символах России и ее
просторах и выдвигает наглое предложение русским людям отказаться от понятия
«русская нация».
Анна Козырева
ЦАРЬ ЛАЗАРЬ И ЦАРИЦА МИЛИЦА
Царь с царицей сели
за вечерю,
Ужинают Лазарь и Милица,
Государю
госпожа и молвит:
«Золотая сербская корона,
Завтра, царь, на Косово ты
едешь,
Воеводы, слуги - за тобою,
Всех юнаков уведешь на битву,
В доме
царском никого
не будет,
Кто тебе бы весточку доставил
И назад бы с
Косова вернулся.
От царицы забираешь братьев,
Девять братьев, Юговичей
милых,
Одного бы хоть оставил
брата,
Чтоб его я именем клялася».
Сербский Лазарь говорит
на это:
«Госпожа ты, свет ты мой,
Милица,
Ты
какого бы желала брата
Чтоб на белом я дворе
оставил?»
«Ты оставь мне
Юговича
Бошка».
И Милице отвечает Лазарь:
«Госпожа ты, свет ты мой,
Милица,
Вот как завтра белый день
настанет,
Солнце встанет, белый день
настанет,
Городские отворят ворота,
Ты ступай к тем городским
воротам,
Разобьется по отрядам
войско,
С копьями ты конников
увидишь,
Перед
ними Бошко
знаменосец
Крёстно знамя понесет святое.
Скажешь Бошко:
царь
благословляет,
Чтобы дома он с тобой
остался,
Чтобы знамя
передал
другому».
Утром рано, на рассвете
белом,
Отворились
градские ворота,
Тотчас вышла из палат Милица,
Чтоб дружину при воротах
встретить.
Вот и войско двинулось рядами,
С копьями-то конников отряды,
Перед ними - Бошко
знаменосец.
В чистом злате, на коне он
рыжем,
Крёстно знамя стан его одело,
Достигает и коню до крупа,
Яблоко на
знамени златое,
А на яблоке - кресты златые,
На крестах же - золотые
кисти,
Бьются, хлещут по плечам
юнацким.
К милу брату кинулась Милица,
За уздечку рыжего схватила,
Шею брата обвила руками,
К сердцу Бошка
так
возговорила:
«О мой брате, Югович
родимый,
Мне, сестрице, царь
тебя
оставил,
Он дозволил в бой тебе
не ехать,
Княжеское рек
благословенье,
Чтоб другому передал ты знамя,
Оставался сам бы в
Крушеваце,
Чтобы братним именем
клялась я».
Но ответил Югович Милице:
«В белую ты возвращайся
башню,
Я ж с тобою не пойду обратно,
Крёстное
не уступлю я знамя,
Хоть бы царь мне Крушевац
свой отдал.
Не хочу я,
чтоб смеялись
люди:
"Полюбуйтесь Юговичем-
трусом!
На поле он Косово
не вышел,
Пожалел он кровь пролить
за веру,
Крест честной он защитить
робеет».
И к воротам вскачь помчался
Бошко.
Тут Юг-Богдан старый едет
следом,
Юговичей семеро ведет он.
Друг за дружкой братья
проезжают,
Да не смотрят на сестру
Милицу.
Миновало времени немного -
Воин Югович
ведет запасных
В чистом злате-то коней
для князя,
Сам же едет на коне
буланом.
Буланого за узду схватила,
Шею брата обвила Милица:
«О мой
брате, Воине родимый,
Мне, сестрице, царь тебя
оставил,
Княжеское рек
благословенье,
Чтоб другому передал
коней ты,
Оставался сам бы в
Крушеваце,
Чтобы братним именем
клялась я».
Отвечает Югович Милице:
«В белую ты возвращайся
башню,
А юнака не зови с собою:
Не оставлю
княжеских коней я,
Даже если смерть испить
придется.
Я на поле Косово
поеду,
Чтоб, как братья, кровь пролить за веру
Да за крест наш за честной
погибнуть».
И к воротам вскачь помчался
Воин.
Как царица увидала это -
Так и пала на студеный
камень,
Так и пала, памяти лишилась.
Подъезжает
тут и славный
Лазарь.
Как увидел госпожу Милицу -
Слезы градом по лицу
скатились.
Глянул вправо, поглядел
налево,
Голубана верного приметил:
«Ой, слуга мой, верный
Голубане,
Ты с коня бы, с лебедя бы,
спрыгнул,
Взял царицу да на белы руки,
В белу башню царскую
отнес бы.
Разрешенье я тебе дарую:
Не поедешь ты со мной
на битву,
В Крушеваце я
тебя оставлю».
Как заслышал Голубан такое,
Пролил слезы по лицу по белу,
Всё же спрыгнул с лебедя -
коня он,
Взял царицу да на белы руки,
В
белу башню госпожу отнес он.
Только с сердцем сладить он
не может,
Что
дружина без него уходит.
Воротился к лебедю-коню он,
Вскачь на поле
Косово
помчался.
А назавтра, на рассвете белом,
От широка Косова два
врана,
Ой да черных врана прилетели
И на башню белую упали,
Башню
князя, Лазаря честного.
Каркнул первый, а другой
покликал:
«Это ль
башня Лазаря
честного?
Кто живой тут, на царёвой
башне?»
Но никто
их в башне
не услышал,
Услыхала лишь одна Милица
И выходит к воронам
из башни,
Молвит черным воронам
царица:
«Ой же, враны, ворона два
черных,
Вы откуда, вороны, летите,
Уж не с поля Косова ли часом?
Видели ли две могучих рати?
И была ли между ними битва?
Да какое войско
одолело?»
И царице враны отвечают:
«Ой, Милица, госпожа-царица,
Прилетели с Косова мы утром,
Видели мы два могучих войска,
Видели мы
давеча сраженье,
Два царя на поле том погибли.
Мало турок уцелело в
битве,
Но от сербов если кто остался, -
Раненые, истекают кровью».
И
покуда шла у них беседа,
К ним подъехал и слуга
Милутин.
В левой
держит правую он руку,
Ран на теле у него
семнадцать,
Жеребец весь
тоже
окровавлен.
Милутину говорит царица:
«Бог с тобою, наш слуга
несчастный,
Уж ли предал ты царя средь
битвы?»
Отвечает Милутине
верный:
«Помогла бы ты с коня сойти
мне,
Да умыла бы водой студёной,
Напоила бы вином червонным -
Тяжки раны крепко одолели!»
Милутину помогла
царица,
И умыла студеной водою,
Напоила и вином червонным.
Как
очнулся, как пришел он
в память,
Спрашивает у него Милица:
«Что же было
там на поле
ровном?
Где погибнул наш преславный Лазарь?
Где погибнул
Юже-Богдан
старый?
Где погибли Юговичей
девять?
Где погиб Вук
Бранкович,
поведай?
Где повержен Милош-воевода?
Где Страхиня Банович
повержен?»
Начинает свой рассказ
Милутин:
«Все, царица, на поле
остались,
Там, где славный государь
наш Лазарь.
Изломалось копий там
без счета,
Сербских копий и турецких
тоже,
Только сербских больше,
чем турецких.
Защищали сербы государя,
Лазарь-князя славного
от турок.
А отец твой, Богдан Юг,
царица,
Пал в начале, в самой первой
схватке.
Восемь Юговичей пали тоже,
Брат за брата все они погибли,
До последних
сил рубился
каждый.
Доле братьев оставался
Бошко,
Крёстно знамя
возносил
над полем,
Точно сокол - голубины стаи,
Разгонял он турок в
лютой
сече.
Где уж крови было по колено,
Пал Страхиня Банович,
царица.
У реки-то Ситницы студеной
Был повержен воевода
Милош,
Положил он там премного
турок,
Порубил он их двенадцать
тысяч
И
царя турецкого Мурата.
Да спасутся, кто родил такого!
Сколь пребудет
Косово
и люди,
Будут сербы помнить воеводу -
В род из рода перейдет
преданье.
А коль хочешь знать о клятом Вуке, -
Проклят будь, кто породил
такого,
Все колена прокляты,
всё племя!
Отступился от царя предатель,
С Косова увел двенадцать
тысяч Бранных сербов в кованых
доспехах».
СМЕРТЬ МАТЕРИ ЮГОВИЧЕЙ
Милый Боже, сотворил ты
чудо!
Как на Косово сбиралось
войско,
Было в войске Юговичей
девять
И десятый - старый
Юже-Богдан.
Просит Бога Юговичей
матерь:
Дал бы очи сокола Господь ей,
Дал бы пару
крыльев
лебединых,
Чтоб на поле Косово слетала,
Увидала Юговичей девять
И десятого - Богдана Юга.
Что просила, то Господь
исполнил:
Дал Он
ей и очи соколины,
Дал и пару лебединых крыльев.
Кружит мати по-над
полем ровным.
Видит девять Юговичей
мертвых
И десятого - Богдана Юга.
Девять копий видит рядом
с ними,
Дремлет девять соколов
на копьях,
Девять бродит и коней
понурых,
Девять хортов с привязи
не сходят.
Подошла лишь - и заржали
кони,
Хорты люто залилися лаем,
Прянул к небу
соколиный
клёкот.
Твердым было материно
сердце:
Ни слезинки мать не
уронила.
Девять добрых-то коней
уводит,
Девять хортов забирает лютых,
Девять сизых соколов
скликает,
Возвращается на двор свой
белый.
Издали ее признали снохи,
Вышли встретить старую
к воротам.
Девять
вдовых жен
заголосило,
Вслед им - девять маленьких
сироток,
Девять
добрых скакунов
заржали,
Девять хортов залилися лаем,
Прянул к небу
соколиный
клёкот.
Твердым было материно
сердце:
Ни слезинки мать не
уронила.
А стемнело, наступила
полночь,
Слышит, стонет старый конь
Дамянов.
Спрашивает мать жену Дамяна:
«Милая Дамянова, скажи мне,
Что
Дамянов серый конь
томится?
Может, хочет он пшеницы
белой,
От
Звечана студеной водицы?»
Отвечает ей жена Дамяна:
«Нет, не хочет белой
он
пшеницы,
От Звечана он воды не хочет.
Так приучен этот конь
Дамянов:
До полночи лишь овсом
кормиться,
За полночь же - выезжать
в дорогу,
И тоскует конь без господина,
Что вернулся без него
из
битвы».
Твердым было материно
сердце:
Ни слезинки мать не уронила.
Поутру же, только солнце
встало,
Ворона два черных прилетели,
Крылья
вранов по плеча
кровавы,
А на клювах - хлопья пены
белой.
Враны руку
принесли юнака,
На руке той перстень
золоченый,
На колени матери
швырнули.
Мать качает эту руку, гладит,
Обнимает, глаз с нее не сводит,
Подзывает любушку Дамяна:
«Милая Дамянова, скажи мне,
Чья рука тут,
может, ты
узнаешь?»
Отвечает ей жена Дамяна:
«О, свекровь, ох, матушка
Дамяна,
Это ведь его рука, Дамяна,
Перстень вижу я на ней
заветный,
На Дамяне был он
при венчанье».
Мать опять взяла сыновню руку,
Покачала, повернула к свету,
Тихо так к руке проговорила:
«Зелен-яблочко
мое, кровинка,
Где росло ты, где тебя
сорвали?
Возрастало - на моих
коленях,
Да на поле Косовом -
сорвали!»
Юговичей мать вздохнула
тяжко,
Так вздохнула - разорвалось
сердце
От кручины по сынам
погибшим
Да по Югу старому Богдану.
Перевод Татьяны Глушковой
Татьяна ГЛУШКОВА
Наваждение
I
Человек с лицом комедианта,
с умными глазами изувера
говорил
мне, будто слава
Данта -
слава крестоносца-тамплиера.
Возводил к
ветхозаветной
Руфи
юную латинянку Беату,
намекал он, что великий
Суфий
флорентийца вел тогда
по аду...
Как факир оглаживая карты,
пряча в ухе пухлую колоду,
то грустил об идоле Астарты,
то хвалил
хасидскую субботу.
Роясь в почве инославных
родин,
для хулы на
Истинного Бога,
то взывал: «О меченосный
Один!»,
то бубнил про
дряхлого
Сварога.
Насмехался: мол, у двери
гроба,
обольщаясь
пирровой победой,
спор ведет закатная Европа;
утопает Лебедь вместе
с
Ледой...
Он братался с яростным
хорватом,
вырезавшим «пёсью
печень»
серба.
Пахло гарью, серой,
газаватом...
А в России -
зацветал верба.
Бородатый и яйцеголовый
в изумрудном отблеске
экрана,
он манил разогнутой
подковой,
сладкозвучной сурою Корана.
Повторял: «Флоренция -
Иуда!» -
мысля Блока, русского поэта,
тайно погоняющим верблюда
на тропу Пророка Магомета.
Расстилал он коврик
для намаза
пред каким-то, с профилем
жидовским,
прозелитом - пасынком
Шираза,
выходцем тулузским
иль кордовским.
Намотав чалму из
кашемира,
клялся на огне черно-зеленом,
что явился к нам Спаситель
Мира
и зовут его теперь Геноном.
Что родная русская равнина,
сам
Великий Новгород
и Киев
просыпались с криком
муэдзина
с кровли
мусульманской
Ай-Софии...
Он твердил, обритый
и мордатый,
с
хваткой янычара-изувера:
будто не был Господом
распятый,
будто
Благовещенье - химера.
Похвалялся: от Второго Рима
вечен только минарет
мечети.
Наслаждался, чуя запах дыма
от холмов, где возвышался
Третий...
Что ему царьградская
святыня?
Первой Лавры солнечные
главы?
Русь ему - лишь мертвая
пустыня.
Мертвые ж, видать, не имут
славы?
Грезил он: окованы железом,
в сонные днепровские излуки,
овладев
безпечным
Херсонесом,
снова входят хищные фелуки...
II
Я
рядила: благо, дело к ночи -
может, только бражники лихие
слышат, как
лукавый нас
морочит,
ударяя в бубны колдовские?
Я мечтала: это просто
нежить,
джинн, пузырь земли в личине
тролля,
мрачный дэв, а вот
рассвет
забрезжит -
сгинет в норах Мекки
иль Тироля!..
Но,
покуда спали человеки
иль над Божьим Именем
смеялись, -
неприметно
вспучивались
реки,
камни в темный воздух
подымались.
Занимались на торфах
пожары,
птицы молча покидали гнезда,
затмевались
ясные Стожары -
ласковые северные звезды.
Ополчалось море против
суши,
сушь - сушила ключевые воды,
в пагубу тишком входили
души -
пагубу насильственной
свободы.
Сын глумился над отцовым
прахом,
дочь гнушалась матерью
живою.
Разум одурманивали страхом
голод и
дыханье моровое.
Поезда - как огненные звери, -
что ни путь, то под
откос
сверзались,
чудь вставала против тихой
мери,
и друг в дружку
корабли
врезались.
Палый лист вздымался душной
тучей
над
больною, нищею
Москвою,
сыч пугал кончиной
неминучей,
гриф
венчался с матушкой-
совою.
Кайзеры слетались и султаны,
правоверный пекся о поганом,
чтоб вспороть поверженные
страны
не
мечом, так острым ятаганом.
Жар коробил вещие страницы,
клювы буквиц
набухали
кровью...
Я ж пытала у ночной столицы:
поведешь ли соболиной
бровью?
Кликнешь ли засадную
дружину,
полк Боб рока, спрятанный
в дубраве?
Разогнешь ли согнутую спину?
Рукавом махнешь ли конной
лаве?
Вознесешь ли чадам
в оборону
Тихвинской, Владимирской,
Казанской
Пресвятой Заступницы икону -
супротив присухи
басурманской?..
Ничего она не отвечала,
как рабыня под татарской
плетью.
По всему
видать: текло начало,
шло лишь третье лето
лихолетью.
И, покуда
боль мою поправший
евнух из Грядущего Турана,
тучного барашка обглодавший,
блеял и куражился с экрана, -
заносило нивы наши пеплом,
желтые пески
их засыпали,
и на Поле Славы,
поле светлом,
враны очи воинов
клевали...
31 января, 3 февраля 1994 г.
Публикация Валентины Мальми
|
