
Родственные проекты:
НАРОДЫ:
◆ СЛАВЯНСТВО
ЛЮДИ И СОБЫТИЯ:
БИБЛИОТЕКИ:
Баннеры:

Прочее:
|
Татьяна Глушкова
«В род из рода перейдёт предание...»
Стихи и переводы Татьяны Глушковой
В 1989 г. в издательстве «Молодая гвардия» к 600-летию Косовской битвы вышла
книга «Герои Косова поля». О том памятном сражении сербским народом создан цикл
исторических песен, часть из которых для сборника была переведена замечательным
русским поэтом Татьяной Глушковой (1939-2001 гг.). «Лазарице» - общее название
всех этих песен.
15 (28) июня 1389 г. при впадении реки Лаб в реку Ситницу произошло
трагическое событие. На Косовом поле сошлись два войска: сербско-боснийское
возглавлял князь Лазарь; турецкое, значительно превосходившее славянские силы, -
султан Мурад I.
Несмотря на значительное превосходство турок, воины-герои князя Лазаря
сражались мужественно, не щадя живота своего, ибо речь шла о независимости
древних славянских земель, о свободе и чести Сербии, и главное - о сохранении
христианской веры. Казалось, вот-вот турки, которые понесли большие потери,
будут повержены... Однако, как поется в народных песнях, «клятый Вук», зять
князя, предательски увел с поля битвы большой отряд своих воинов.
«Косовское поражение, - писала в своем предисловии Татьяна Глушкова, -
отнюдь не было безславным. И дело не только в том, что мертвые - а пало на
Косове столько сербов! - сраму не имут. Дело в том, что тяжкая, горестная битва
выдвинула легендарных героев, навеки вошедших в пантеон славянской славы.
Воевода Милош Обилич и сам князь Лазарь, старый Юг-Богдан и девять
Юговичей-братьев, Иван Косанчич, Милан Топлица, Страхинья Банович так же
бессмертны, как и родственные им сподвижники Дмитрия Донского, героя Куликова -
от воеводы Боброка до Пересвета и Осляби...»
Известно, что 600-летний юбилей совпал с новой национальной трагедией на
югославском Косове, где вновь пролилась сербская кровь. Тогда еще казалось, что
всё уладится, успокоится, что повторения средневековой трагедии не произойдет...
Верилось и в незыблемость единства славянских народов.
«В последнее время не часто задумываемся мы о славянском мире как о неком
единстве, состояние которого имеет огромное значение для жизни всего
человечества, - тогда же писала Татьяна Глушкова. - О „славянских ручьях"
(Пушкин), так или иначе ищущих общего своего моря (соответственно пушкинскому же
языку), самобытных, но связанных между собой безусловным духовным родством...
Это единство и схожесть, общность исторических интересов и судеб славянских
народов ясно высвечивается в переломные эпохи истории, в годины всемирных
(всеевропейских - прежде всего) потрясений, когда - как бывало не раз -
славянству выпадала роль щита меж Востоком и Западом и оно выполняло свое
высокое предназначение защитника общеевропейской культуры.
Если восточные славяне своей грудью встретили „силу монголов и остановили их
нашествие на самом краю Европы" (Пушкин), то, в сущности, сходная историческая
миссия уготована была и их балканским братьям: тяжкое противостояние
мусульманской агрессии со стороны Османской империи... В полной мере принял на
себя тяжесть сербский народ, шесть столетий тому стяжавший геройскую славу в
Косовской битве».
Написано 17 лет назад и написано о событиях далеких, а кажется, что только
вчера и о событиях дня сегодняшнего, когда нет уже и самого государства
Югославия, преданного и разодранного в угоду современной жестокой межусобице на
клочки, и вновь Косово - открытая кровоточащая рана, вновь под угрозой вера
христианская... И неприкрытая мусульманская агрессия, поддержанная сплошь
«цивилизованным миром»...
Стихотворение «Наваждение» было написано в 1994 г., а сегодня оно
воспринимается чуть ли не трагическим предвиденьем, ибо вот уже и «человек с
лицом комедианта, с умными глазами изувера» в компании своих иноверцев во
всеуслышанье возмущается наличием креста на государственных символах России и ее
просторах и выдвигает наглое предложение русским людям отказаться от понятия
«русская нация».
Анна Козырева
ЦАРЬ ЛАЗАРЬ И ЦАРИЦА МИЛИЦА
Царь с царицей сели за вечерю, Ужинают Лазарь и Милица, Государю
госпожа и молвит: «Золотая сербская корона, Завтра, царь, на Косово ты
едешь, Воеводы, слуги - за тобою, Всех юнаков уведешь на битву, В доме
царском никого не будет, Кто тебе бы весточку доставил И назад бы с
Косова вернулся. От царицы забираешь братьев, Девять братьев, Юговичей
милых, Одного бы хоть оставил брата, Чтоб его я именем клялася».
Сербский Лазарь говорит на это: «Госпожа ты, свет ты мой, Милица, Ты
какого бы желала брата Чтоб на белом я дворе оставил?» «Ты оставь мне
Юговича Бошка». И Милице отвечает Лазарь: «Госпожа ты, свет ты мой,
Милица, Вот как завтра белый день настанет, Солнце встанет, белый день
настанет, Городские отворят ворота, Ты ступай к тем городским воротам,
Разобьется по отрядам войско, С копьями ты конников увидишь, Перед
ними Бошко знаменосец Крёстно знамя понесет святое. Скажешь Бошко:
царь благословляет, Чтобы дома он с тобой остался, Чтобы знамя
передал другому». Утром рано, на рассвете белом, Отворились
градские ворота, Тотчас вышла из палат Милица, Чтоб дружину при воротах
встретить. Вот и войско двинулось рядами, С копьями-то конников отряды,
Перед ними - Бошко знаменосец. В чистом злате, на коне он рыжем,
Крёстно знамя стан его одело, Достигает и коню до крупа, Яблоко на
знамени златое, А на яблоке - кресты златые, На крестах же - золотые
кисти, Бьются, хлещут по плечам юнацким. К милу брату кинулась Милица,
За уздечку рыжего схватила, Шею брата обвила руками, К сердцу Бошка
так возговорила: «О мой брате, Югович родимый, Мне, сестрице, царь
тебя оставил, Он дозволил в бой тебе не ехать, Княжеское рек
благословенье, Чтоб другому передал ты знамя, Оставался сам бы в
Крушеваце, Чтобы братним именем клялась я». Но ответил Югович Милице:
«В белую ты возвращайся башню, Я ж с тобою не пойду обратно, Крёстное
не уступлю я знамя, Хоть бы царь мне Крушевац свой отдал. Не хочу я,
чтоб смеялись люди: "Полюбуйтесь Юговичем- трусом! На поле он Косово
не вышел, Пожалел он кровь пролить за веру, Крест честной он защитить
робеет». И к воротам вскачь помчался Бошко. Тут Юг-Богдан старый едет
следом, Юговичей семеро ведет он. Друг за дружкой братья проезжают,
Да не смотрят на сестру Милицу. Миновало времени немного - Воин Югович
ведет запасных В чистом злате-то коней для князя, Сам же едет на коне
буланом. Буланого за узду схватила, Шею брата обвила Милица: «О мой
брате, Воине родимый, Мне, сестрице, царь тебя оставил, Княжеское рек
благословенье, Чтоб другому передал коней ты, Оставался сам бы в
Крушеваце, Чтобы братним именем клялась я». Отвечает Югович Милице:
«В белую ты возвращайся башню, А юнака не зови с собою: Не оставлю
княжеских коней я, Даже если смерть испить придется. Я на поле Косово
поеду, Чтоб, как братья, кровь пролить за веру Да за крест наш за честной
погибнуть». И к воротам вскачь помчался Воин. Как царица увидала это -
Так и пала на студеный камень, Так и пала, памяти лишилась. Подъезжает
тут и славный Лазарь. Как увидел госпожу Милицу - Слезы градом по лицу
скатились. Глянул вправо, поглядел налево, Голубана верного приметил:
«Ой, слуга мой, верный Голубане, Ты с коня бы, с лебедя бы,
спрыгнул, Взял царицу да на белы руки, В белу башню царскую отнес бы.
Разрешенье я тебе дарую: Не поедешь ты со мной на битву, В Крушеваце я
тебя оставлю». Как заслышал Голубан такое, Пролил слезы по лицу по белу,
Всё же спрыгнул с лебедя - коня он, Взял царицу да на белы руки, В
белу башню госпожу отнес он. Только с сердцем сладить он не может, Что
дружина без него уходит. Воротился к лебедю-коню он, Вскачь на поле
Косово помчался. А назавтра, на рассвете белом, От широка Косова два
врана, Ой да черных врана прилетели И на башню белую упали, Башню
князя, Лазаря честного. Каркнул первый, а другой покликал: «Это ль
башня Лазаря честного? Кто живой тут, на царёвой башне?» Но никто
их в башне не услышал, Услыхала лишь одна Милица И выходит к воронам
из башни, Молвит черным воронам царица: «Ой же, враны, ворона два
черных, Вы откуда, вороны, летите, Уж не с поля Косова ли часом?
Видели ли две могучих рати? И была ли между ними битва? Да какое войско
одолело?» И царице враны отвечают: «Ой, Милица, госпожа-царица,
Прилетели с Косова мы утром, Видели мы два могучих войска, Видели мы
давеча сраженье, Два царя на поле том погибли. Мало турок уцелело в
битве, Но от сербов если кто остался, - Раненые, истекают кровью». И
покуда шла у них беседа, К ним подъехал и слуга Милутин. В левой
держит правую он руку, Ран на теле у него семнадцать, Жеребец весь
тоже окровавлен. Милутину говорит царица: «Бог с тобою, наш слуга
несчастный, Уж ли предал ты царя средь битвы?» Отвечает Милутине
верный: «Помогла бы ты с коня сойти мне, Да умыла бы водой студёной,
Напоила бы вином червонным - Тяжки раны крепко одолели!» Милутину помогла
царица, И умыла студеной водою, Напоила и вином червонным. Как
очнулся, как пришел он в память, Спрашивает у него Милица: «Что же было
там на поле ровном? Где погибнул наш преславный Лазарь? Где погибнул
Юже-Богдан старый? Где погибли Юговичей девять? Где погиб Вук
Бранкович, поведай? Где повержен Милош-воевода? Где Страхиня Банович
повержен?» Начинает свой рассказ Милутин: «Все, царица, на поле
остались, Там, где славный государь наш Лазарь. Изломалось копий там
без счета, Сербских копий и турецких тоже, Только сербских больше,
чем турецких. Защищали сербы государя, Лазарь-князя славного от турок.
А отец твой, Богдан Юг, царица, Пал в начале, в самой первой схватке.
Восемь Юговичей пали тоже, Брат за брата все они погибли, До последних
сил рубился каждый. Доле братьев оставался Бошко, Крёстно знамя
возносил над полем, Точно сокол - голубины стаи, Разгонял он турок в
лютой сече. Где уж крови было по колено, Пал Страхиня Банович,
царица. У реки-то Ситницы студеной Был повержен воевода Милош,
Положил он там премного турок, Порубил он их двенадцать тысяч И
царя турецкого Мурата. Да спасутся, кто родил такого! Сколь пребудет
Косово и люди, Будут сербы помнить воеводу - В род из рода перейдет
преданье. А коль хочешь знать о клятом Вуке, - Проклят будь, кто породил
такого, Все колена прокляты, всё племя! Отступился от царя предатель,
С Косова увел двенадцать тысяч Бранных сербов в кованых доспехах».
СМЕРТЬ МАТЕРИ ЮГОВИЧЕЙ
Милый Боже, сотворил ты чудо! Как на Косово сбиралось войско,
Было в войске Юговичей девять И десятый - старый Юже-Богдан.
Просит Бога Юговичей матерь: Дал бы очи сокола Господь ей, Дал бы пару
крыльев лебединых, Чтоб на поле Косово слетала, Увидала Юговичей девять
И десятого - Богдана Юга. Что просила, то Господь исполнил: Дал Он
ей и очи соколины, Дал и пару лебединых крыльев. Кружит мати по-над
полем ровным. Видит девять Юговичей мертвых И десятого - Богдана Юга.
Девять копий видит рядом с ними, Дремлет девять соколов на копьях,
Девять бродит и коней понурых, Девять хортов с привязи не сходят.
Подошла лишь - и заржали кони, Хорты люто залилися лаем, Прянул к небу
соколиный клёкот. Твердым было материно сердце: Ни слезинки мать не
уронила. Девять добрых-то коней уводит, Девять хортов забирает лютых,
Девять сизых соколов скликает, Возвращается на двор свой белый.
Издали ее признали снохи, Вышли встретить старую к воротам. Девять
вдовых жен заголосило, Вслед им - девять маленьких сироток, Девять
добрых скакунов заржали, Девять хортов залилися лаем, Прянул к небу
соколиный клёкот. Твердым было материно сердце: Ни слезинки мать не
уронила. А стемнело, наступила полночь, Слышит, стонет старый конь
Дамянов. Спрашивает мать жену Дамяна: «Милая Дамянова, скажи мне, Что
Дамянов серый конь томится? Может, хочет он пшеницы белой, От
Звечана студеной водицы?» Отвечает ей жена Дамяна: «Нет, не хочет белой
он пшеницы, От Звечана он воды не хочет. Так приучен этот конь
Дамянов: До полночи лишь овсом кормиться, За полночь же - выезжать
в дорогу, И тоскует конь без господина, Что вернулся без него из
битвы». Твердым было материно сердце: Ни слезинки мать не уронила.
Поутру же, только солнце встало, Ворона два черных прилетели, Крылья
вранов по плеча кровавы, А на клювах - хлопья пены белой. Враны руку
принесли юнака, На руке той перстень золоченый, На колени матери
швырнули. Мать качает эту руку, гладит, Обнимает, глаз с нее не сводит,
Подзывает любушку Дамяна: «Милая Дамянова, скажи мне, Чья рука тут,
может, ты узнаешь?» Отвечает ей жена Дамяна: «О, свекровь, ох, матушка
Дамяна, Это ведь его рука, Дамяна, Перстень вижу я на ней заветный,
На Дамяне был он при венчанье». Мать опять взяла сыновню руку,
Покачала, повернула к свету, Тихо так к руке проговорила: «Зелен-яблочко
мое, кровинка, Где росло ты, где тебя сорвали? Возрастало - на моих
коленях, Да на поле Косовом - сорвали!» Юговичей мать вздохнула
тяжко, Так вздохнула - разорвалось сердце От кручины по сынам
погибшим Да по Югу старому Богдану.
Перевод Татьяны Глушковой
Татьяна ГЛУШКОВА
Наваждение
I Человек с лицом комедианта, с умными глазами изувера говорил
мне, будто слава Данта - слава крестоносца-тамплиера. Возводил к
ветхозаветной Руфи юную латинянку Беату, намекал он, что великий
Суфий флорентийца вел тогда по аду... Как факир оглаживая карты,
пряча в ухе пухлую колоду, то грустил об идоле Астарты, то хвалил
хасидскую субботу. Роясь в почве инославных родин, для хулы на
Истинного Бога, то взывал: «О меченосный Один!», то бубнил про
дряхлого Сварога. Насмехался: мол, у двери гроба, обольщаясь
пирровой победой, спор ведет закатная Европа; утопает Лебедь вместе с
Ледой... Он братался с яростным хорватом, вырезавшим «пёсью
печень» серба. Пахло гарью, серой, газаватом... А в России -
зацветал верба. Бородатый и яйцеголовый в изумрудном отблеске
экрана, он манил разогнутой подковой, сладкозвучной сурою Корана.
Повторял: «Флоренция - Иуда!» - мысля Блока, русского поэта,
тайно погоняющим верблюда на тропу Пророка Магомета. Расстилал он коврик
для намаза пред каким-то, с профилем жидовским, прозелитом - пасынком
Шираза, выходцем тулузским иль кордовским. Намотав чалму из
кашемира, клялся на огне черно-зеленом, что явился к нам Спаситель
Мира и зовут его теперь Геноном. Что родная русская равнина, сам
Великий Новгород и Киев просыпались с криком муэдзина с кровли
мусульманской Ай-Софии... Он твердил, обритый и мордатый, с
хваткой янычара-изувера: будто не был Господом распятый, будто
Благовещенье - химера. Похвалялся: от Второго Рима вечен только минарет
мечети. Наслаждался, чуя запах дыма от холмов, где возвышался Третий...
Что ему царьградская святыня? Первой Лавры солнечные главы?
Русь ему - лишь мертвая пустыня. Мертвые ж, видать, не имут славы?
Грезил он: окованы железом, в сонные днепровские излуки, овладев
безпечным Херсонесом, снова входят хищные фелуки... II Я
рядила: благо, дело к ночи - может, только бражники лихие слышат, как
лукавый нас морочит, ударяя в бубны колдовские? Я мечтала: это просто
нежить, джинн, пузырь земли в личине тролля, мрачный дэв, а вот
рассвет забрезжит - сгинет в норах Мекки иль Тироля!.. Но,
покуда спали человеки иль над Божьим Именем смеялись, - неприметно
вспучивались реки, камни в темный воздух подымались.
Занимались на торфах пожары, птицы молча покидали гнезда, затмевались
ясные Стожары - ласковые северные звезды. Ополчалось море против
суши, сушь - сушила ключевые воды, в пагубу тишком входили души -
пагубу насильственной свободы. Сын глумился над отцовым прахом,
дочь гнушалась матерью живою. Разум одурманивали страхом голод и
дыханье моровое. Поезда - как огненные звери, - что ни путь, то под
откос сверзались, чудь вставала против тихой мери, и друг в дружку
корабли врезались. Палый лист вздымался душной тучей над
больною, нищею Москвою, сыч пугал кончиной неминучей, гриф
венчался с матушкой- совою. Кайзеры слетались и султаны,
правоверный пекся о поганом, чтоб вспороть поверженные страны не
мечом, так острым ятаганом. Жар коробил вещие страницы, клювы буквиц
набухали кровью... Я ж пытала у ночной столицы: поведешь ли соболиной
бровью? Кликнешь ли засадную дружину, полк Боб рока, спрятанный
в дубраве? Разогнешь ли согнутую спину? Рукавом махнешь ли конной
лаве? Вознесешь ли чадам в оборону Тихвинской, Владимирской,
Казанской Пресвятой Заступницы икону - супротив присухи басурманской?..
Ничего она не отвечала, как рабыня под татарской плетью. По всему
видать: текло начало, шло лишь третье лето лихолетью. И, покуда
боль мою поправший евнух из Грядущего Турана, тучного барашка обглодавший,
блеял и куражился с экрана, - заносило нивы наши пеплом, желтые пески
их засыпали, и на Поле Славы, поле светлом, враны очи воинов
клевали...
31 января, 3 февраля 1994 г.
Публикация Валентины Мальми
|