Родственные проекты:
НАРОДЫ:
◆ СЛАВЯНСТВО
ЛЮДИ И СОБЫТИЯ:
БИБЛИОТЕКИ:
Баннеры:
Прочее:
|
Наталья ЖИГУНОВА
«Красавица Тверь! Переулки, мосты…»
На илл.: Тверь.
Художник Олег Хомутов
ВОСКРЕСНАЯ НОЧЬ
Не буди меня, ночь, я младенец в утробе твоей.
Темнотой обступи, тишиной первозданной обвей,
Раскачай колыбель. Всё мне
чудно в распахнутой мгле,
Ибо я не жила ни минуты ещё на земле.
Или
спой мне о том, как дождями зарёван бульвар,
Как блестят за окном только
блики желтушные фар,
Как румянец зари вдруг болезненно-тусклый погас.
Все
рождаются, ночь. Ты запомнишь немногих из нас.
Ты запомнишь того, чья
улыбка во мраке видна.
Наши лица замрут. За стеклом. В тонкой рамке окна.
Может, каждую тень скоро свет ослепит голубой…
В ожидании дня тяжело
расставаться с тобой.
Что оставить смогу? Лезут в голову мысли не те.
Только б искру одну, уходя, позабыть в темноте,
Только б слово одно... Вес,
конечно, его не велик.
Слепы дети твои. Все идут не на свет, а на крик.
Всё кончается, ночь. Мы ко мраку привыкли уже
И о дне говорим, как о зыбком,
смешном мираже.
Но зачем ты нужна, если нет ничего впереди?
Не кори меня,
ночь, до восхода меня не буди.
* * *
Я жду, отбивая шагами
секунды.
Я сам себя смехом бессильным дурачу.
Наверное, так зарождаются
бунты,
Уже обречённые на неудачу.
Я помню, как сердце с мечтами
боролось.
Теперь за ошибки мы платим дороже
И любим вполсилы... Внезапно
твой голос,
Глаза твои... Входишь, смеёшься. Я тоже
Смеюсь, невпопад
отвечаю, не зная,
Что делать, как прежний покой свой верну, и
Вдруг вижу,
как будто очнувшись от сна, я:
Уже ты за ручку берёшься дверную.
Всё
отдал ли я, мир неласковый весь ли
Постиг, чтоб к земному приблизиться раю?
И вот он, тот рай, в миллиметре. А если...
А если сейчас я тебя потеряю?
* * *
Пусть влюбляются в лица, но любят, наверно, души.
Снова
смотришь на книжный, забытый в углу массив.
И ты знаешь прекрасно, что тот,
кто красив снаружи,
Не всегда и внутри так же праведен и красив.
Ты
усвоила с детства, что зависть не есть услада.
Чтобы в сердце взглянуть,
нужно несколько сотен луп.
Прячешь тени и тушь, а на полке стоит помада.
Говорят, без неё не касаются губы губ.
Говорят, обнимают высоких и
стройных крепче.
Говорят, что смешливым приносят быстрей пальто.
Ты
другая, увы, и похвастаться будет нечем,
Если спросят тебя: улыбнулся при
встрече кто,
Кто тебя проводил, кто ругался с тобой, а после
Убеждал,
что не прав и что спорить не будет впредь.
И у зеркала встав, ты мечтаешь,
что станешь взрослой,
И тогда… Но сама ты не хочешь совсем взрослеть.
И не слыша подруг, даже мыслей своих не слыша,
Замечаешь теперь, в
непробудную явь стучась,
Как беспомощен снег, как нелепо висит афиша,
Как
деревья наги, как за миг пролетает час.
Пусть не встретится принц,
словно в древней, но мудрой басне.
Принцы тоже всегда выбирают красивых жён.
Только если внутри даже в стужу огонь не гаснет,
То и он, может быть, для
кого-нибудь был зажжён.
ПРИКАЗ КОМАНДИРА
Пусть память потёрлась
до боли, до дыр,
Одно лишь она бережёт год от года:
Был в роте моей
пожилой командир,
Чуждалась его наша шумная рота,
Казалось, он был не
таким, как мы все.
Я помню, как после большого сраженья
Прощались с телами
убитых друзей,
В глухой тишине находя утешенье.
И лишь командир, не
умея молчать,
Пока над землёю заря заходила,
«Отставить! – промолвил. –
Война вам – не мать.
А ну выполняйте приказ командира!»
Я знал, не
последних друзей хороню,
И думал: не мне ли могилу копали?
Привыкли мы к
смерти, к бомбёжке, к огню,
Но каждую ночь до костей отвыкали.
При
виде родных искорёженных мест,
Где прежде с любимой до зорьки бродили,
Нас
голос будил: «Позабудьте невест!
Подъём! Наступаем – приказ командира!»
Он вёл нас на схватку с проклятым врагом,
Но в сорок четвёртом в начале июля
В бою неизбежном, почти роковом
Достали и нас оголтелые пули.
Осколок
мне врезался в спину, свистя.
Я грохнулся наземь, и дрогнули веки.
За
землю схватясь, как палец дитя,
Я рядом с собой различил человека.
Тот сильно стонал, задыхаясь в крови,
Лишь волнами грудь под рубахой ходила.
Он вдруг зашептал: «До победы живи…
Живи и сражайся – приказ командира!
За землю родную, за каждую пядь,
За судьбы родных, за Россию… Вставай же!»
Я сжался от боли, но начал вставать…
И даже не помню, что сделалось дальше:
Как будто бы брызнули искры из глаз,
Меня уносила изрытая нива.
И
лишь позади неумолчный приказ
Отрывисто дрогнул под волнами взрыва…
Очнулся я: госпиталь, солнца слюда
Светила в глаза, раздирая до боли.
Ведь
мог умереть с командиром тогда,
И умер бы точно, да он не позволил.
С
тех пор очень редко я думал о нём,
Вдыхал ароматы воскресшего мира.
Но
слышу, склоняясь над вечным огнём:
«Храните Россию – приказ командира!»
* * *
Если верить витринам, я хмур и сед.
И удача моя не синица –
стриж.
Мой скелет, ловко склеенный из газет,
Носит серый пиджак и играет в
бридж.
Каждый вечер теряется на Бонд-стрит
И приходит усталым домой,
ворча.
Но в квартире по-прежнему не горит
У пустого окна ни одна свеча.
Пусть моложе душа, чем больной скелет…
Где-то в танце фигуры, смеясь,
скользят.
Им исполнится скоро по двадцать лет,
А тебе бы исполнилось
пятьдесят.
Без тебя жизнь – не жизнь, а жестокий плен.
Я теперь бы ни
слова не проронил,
Если б там, где живёшь ты отныне, Энн,
Был бы лист и
хотя бы флакон чернил.
Говорят, что в кольце однотонных стен
Вспоминать твоё имя – и вздор, и труд,
И напрасная мука. Но знаешь, Энн,
Мне на миг показалось, что люди врут.
Если вздох твой, как воздух,
неудержим,
То откройся мне, слышишь, в случайном сне.
Я всё тот же худой,
неуклюжий Джим,
Только тише хожу и ношу пенсне.
Вот и всё. Завтра
встану часам к шести,
Пропаду в суете и письмо порву.
Странно, Энн, целый
месяц идут дожди,
А твой зонт почему-то лежит в шкафу.
ДРУГУ
Да пойми наконец: в этой жизни не всё равно
И не каждая мысль за дерзость
свою гонима.
Если что-то подробно и складно объяснено,
Ты отвергнуть готов
всё, что, к счастью, не объяснимо.
Предоставишь подсчёты, какой-нибудь
факт, потом
Будешь спорить, других одаряя небрежным взглядом.
Я готова
была это слушать с открытым ртом,
Где мешались слова с непривычным и сладким
ядом.
И теперь не могу ни искать, ни мечтать, ни петь,
И не вижу
причин, чтоб глаза отводить от гнили.
Разве правильно жить, погибая почти,
ответь,
Если всё опровергли, измерили, объяснили,
Если жизнь хороша,
как подаренный кем-то торт:
Наслаждайся, забудь то, что будет закончен ужин,
Лучше в жизни своей навсегда утвердить комфорт,
Где ничто никому, и никто
никому не нужен...
Но судить я тебя не берусь, ты нередко прав:
Мы из
окон огромных глядим, как из тёмных башен,
И, читая куски недописанных кем-то
глав,
Вспоминаем того, кто нам дорог, знаком и важен.
Просто жизнь –
это мир из цветов, а не душный зал,
И ликует твой взгляд, разгораясь во мгле
рассветом.
Только если ты веришь во всё, что сейчас сказал,
Я хочу, чтобы
ты усомнился однажды в этом.
* * *
Вот она «я» в зеркале
тусклом.
Только смотрю, не узнавая
Глаз ледяных сонное русло.
А за
окном грохот трамвая.
А за окном каждый прохожий
Мчится среди искр и
линий.
Вот она «я» в тёмной прихожей
Кутаюсь в шарф бережно синий.
Двери запру, выйду некстати
В маленький мир, сложный, как ребус.
Может
быть, там новый Вивальди,
Что-то шепча, входит в троллейбус?
Вновь за
спиной голос негромкий.
Нежность тоски слышится в слове.
Может быть, там
Блока потомки
Пьют на ходу утренний кофе?
Только январь чахнет в
простуде,
В снежном огне тайно сверкая.
Как мне узнать, кто эти люди,
Не разгадав, кто я такая?
* * *
И сильный тоже плачет, только
тише.
Ему взлететь не сразу удаётся.
Лишь солнце, вновь карабкаясь по
крыше,
В лицо его уставшее смеётся.
Но пусть болят поломанные крылья,
Пугает лёгкость смелого полёта.
Как низко замыкаться от бессилья,
Когда ты
был в чертогах небосвода.
КАРАНТИННОЕ
Я, наверное, временно
выжила из ума.
На душе пустота, как в оставленных кем-то гнёздах.
И лежит
на столе недочитанный том Дюма,
И клокочет в груди только комнатный душный
воздух.
Выбираюсь я ощупью, крадучись на балкон
И за жизнью чужой
наблюдаю из интереса.
А за окнами тень, как огромный живой дракон.
Может
быть, это я заточённая им принцесса?
Я мечтаю о том, что когда-нибудь
налегке
Убегу пусть не с принцем, но с добрым большим драконом.
Только
вяжут слова на беспомощном языке,
Только капли звенят, замерев на стекле
оконном.
Воет втер, грозит, а в груди всё огонь, огонь,
И на память
приходят одни лишь стихи да песни…
Посмотри, я могу поместиться в твою
ладонь.
Посмотри, я слепа, я невольник своей болезни.
Повторяется
всё, повторяюсь и я сама
В зеркалах и в словах запоздавших, случайных,
поздних.
И лежит на столе недочитанный том Дюма,
И клокочет в груди только
комнатный душный воздух.
* * *
Это просто – тебя обнять,
Завершая руками взмах,
Будто небо собой объять
И его удержать в руках,
Словно луч отыскать в траве.
Если в сердце ютится высь,
Каждой нитью
на рукаве
Невесомо с тобой срастись.
И вернуться не в мир, но вспять,
Прижимая весну к груди.
Это просто – тебя обнять.
Только где мне тебя
найти?
* * *
Красный нос, разноцветный костюм и полон
Зал
людьми, ожидающими подвоха
В каждом слове, во взгляде любом. Я клоун.
И,
наверное, это не очень плохо.
Ярко-синий пиджак, чемодан под мышкой
И
ботинки с развязанными шнурками.
Незнакомый предмет награждает шишкой,
А
большие стремления – тумаками.
То неистовым смехом гудит арена,
То я
на пол валюсь со всего размаха.
Хохотать – это значит сбегать из плена,
От
себя самого, от невзгод и страха.
И без грима меня не узнает зритель,
Пусть минуту назад с этих кресел он же
Все ошибки мои, все заплатки видел.
Но душа почему-то заплаток тоньше.
В шуме ночи тону, непривычном,
хлёстком,
Будто мир – опрокинутая коробка.
Завтра площадь, распятая
перекрёстком,
Воскресая, опять улыбнётся робко.
Завтра снова чужое
растает эхо,
Не оставив ни слова в ответ, ни вздоха.
Я смеюсь, но мне,
кажется, не до смеха,
И, наверное, это не очень плохо.
КОМНАТА
Снова двери, замками клацая,
Предрекают сидящим мглу.
Нам бы только не
просыпаться, я
Вижу: каждый в своём углу.
Каждый просит себе спасения
От промашек, потерь, седин.
Изменить свою точку зрения,
Сделав в сторону
шаг один,
Точно можно. Но только надо ли?
Рай наш – кофе, кино,
кровать.
Дорогое давно попрятали
Так, что лучше не доставать.
Спросят нас о минувшем: «Помните?»
Скажем: «Помним»; не в этом суть.
Пусть
от мира закрылись в комнате,
Но попробуй о нём забудь!
Что-то в окна
стучит напористо,
Что-то тянет упрямо вниз.
Все мы в ней. От страны, от
возраста
Независимо. Оглянись.
Все мы, взгляда стыдясь сиротского,
Свой отводим, но ты смотри:
Ад за дверью стоял у Бродского,
А теперь он
вот здесь, внутри.
Нет, не смейся, слепых пророчеств во
Фразах больше
не ищут. Что ж,
Непроглядное одиночество.
Ты же тоже чего-то ждёшь
В этой комнате днями целыми.
Спят Голгофа, Эльбрус, Парнас…
Если ли свет
за её пределами?
Если есть, разбудите нас.
* * *
Он, губу
прикусив, вырезал из газеты вёсла.
Превращалось в кораблик бумажное интервью.
Он мечтал, что когда-нибудь станет большим и взрослым,
Словно папа, и точно
исполнит мечту свою.
Если он находил на полу позабытый винтик,
Клал в
находки свои, как бы ни было тесно им.
А по радио снова о чём-то кричал
политик,
Не давая бедняге спокойно смотреть мультфильм.
И забравшись
с ногами на стол, он водил по карте
Тонким пальцем, для важности брал у
сестры очки
И не думал, что дед голосует за членов партий,
А не просто
приносит буклеты, флажки, значки.
Пусть не видел он войн, но и в нём
отзывалась рана,
Боль о каждом минувшем, слезами омытом дне.
Может быть, и
не надо истошно вопить с экрана,
Власть имущих ругать, чтобы преданным быть
стране?
* * *
Мы так близки, но это только с виду,
И я тебя
за это не кляну.
Мы стали дальше на одну обиду,
Мы стали старше на одну
вину.
Мы шли на свет, но обернулись снова
На свой Содом; и как же
чище быть
Хоть на одно несказанное слово,
Хоть на одну непорванную нить.
Чужих теней и прошлого сплетенье
Всё ж держит нас в томлении оков.
Теперь мы выше на одно паденье,
Теперь сильнее на одну любовь.
Мы
далеки от подлости и мщенья,
Нам совесть шлёт минуты укоризн.
Но за одно
короткое прощенье
Мы отдаём одну большую жизнь.
* * *
Ты
приходишь, неслышно садишься на край дивана
И читаешь мне сказку из толстой
волшебной книжки,
И я вижу Кощея, потом – дурака-Ивана,
А потом засыпаю,
сжимая в объятьях мишку.
Пусть он бурый и мягкий, но папа сказал, что в
плюше
Собирается пыль, что отвалится ухо вскоре.
Ты читаешь о тех, кто не
очень красив снаружи,
Кто скрывает в себе не обиду, не ложь, а море.
И ведёт меня сон в голубую до звёзд аллею,
И гремит водопад, и стрекозы гудят
повсюду.
Ты, наверное, смотришь, как сплю я и как взрослею,
И боишься, что
завтра я сказку просить не буду.
Ты боишься, что, встав и ресницы
накрасив тушью,
Убегу, торопясь и контейнер забыв с обедом;
Ты боишься,
что я рассержусь на твоё «как лучше»
И что встречу беду, но тебе не скажу об
этом;
Ты боишься и ждёшь, что однажды влюблюсь я крепко
И что всё у
меня неизбежно пойдёт по кругу.
Только завтра детсад, танцевальный кружок и
лепка.
Из ладоней моих вынимаешь устало руку.
Не волнуйся, родная,
мне снятся леса и веси,
И чужие меня не пугают слова и лица.
И я верю, что
замок положен любой принцессе,
Словно платье, корона и верное сердце принца.
И когда-нибудь, слышишь, я вырасту, встану рано.
О несчастьях и радостях
зная не понаслышке,
Я приду, и неслышно присяду на край дивана,
И прочту
тебе самую добрую в мире книжку.
* * *
Человек начинается с
веры,
Хоть он мал и беспечен на вид.
Потому он и любит без меры
И без
меры задеть норовит.
Он находит улыбку во взоре
Тех, кто скрыл
очертания слёз,
В ком нуждаясь, как в твёрдой опоре,
Он страданья и страх
перенёс,
Кто в душе до последнего мига
Был и пеплом, и льдом, и
огнём.
Человек начинается с крика
И однажды кончается в нём.
ДОМ
Дом не умеет мечтать, он стоит среди
Серых высотных домов и глядит им в
спины.
По этажам научившись до десяти
Ловко считать, дом не стоит и
половины
Тех этажей. Он чуть ниже сухих берёз
Или дорожных столбов.
Перед ним разбросан
Шорох шагов, шёпот солнца и шум колёс.
Дом понимает,
когда наступает осень.
Робко заслышав, как рядом рычит шоссе,
Прячется, ёжится, лица с портретов скомкав.
Плотно оклеены письмами стены
все,
Будто он выстроен полностью из обломков.
Брошенный вдруг, не
нашедший к себе ключей,
Выстоял, вымерз. Пылится в шкафу набросок
Чей-то
(конечно, никто и не вспомнит, чей).
Дом улыбается трещиной между досок.
Дом не кричит, даже если увидит дым.
Дом, как и многие, жившие в нём, калека.
Только не знаю, что хуже: стоять пустым
Или впускать в себя каждого человека.
Вырос цветок сквозь разодранный пол в углу.
Треснут когда-нибудь рамы и
черепица.
Ливень проходит мурашками по стеклу.
Дом засыпает, ему ничего не
снится.
* * *
Заварю тебе чай из листвы, ведь листва
Вся
пропитана солнцем; из трав
Я свяжу тебе плед, но секрет колдовства
Не
раскрою, невидимой став.
Ты меня не найдёшь, потому не ищи,
Не гонись
за крылатой душой.
Я оттуда пришла, где не носят плащи,
Я из осени родом
чужой.
Мои волосы – в лён, а глаза – в синеву,
А шаги мои – стук
вдалеке.
Но иду за тобой, и тебя я зову,
Припадая порывом к руке.
А сентябрь шумит, как немой чародей,
Ворожит на изгибах ветвей,
Потому что
среди незнакомых людей
Я загадкой останусь твоей.
ДЕТИ ВОЙНЫ
Пусть упрямо твердят, как живётся сегодня плохо, те,
Кто глаза свои щурит от
мертвенной белизны.
Мы, рождаясь, кричали вполголоса, бились в хохоте.
Мы
последние дети, которые видят сны.
Вся планета теперь на десятки частей
расколота,
И цветут васильки вдоль обугленных серых ям.
Мы любую страну,
даже имя любого города
Узнаём не из книг, а по вспыхнувшим там боям.
Реже в окна смотреть и без повода плакать стали мы,
Будто жизни прошла не
десятая часть, а треть.
Пусть посмертно солдат награждают порой медалями,
Только нам никогда не вручают медаль за смерть.
Мы уходим тайком. Вы не
слышать о нас не в праве; и
Даже хрупкого мира в безмолвии лишены,
Все мы
– небо Каира, Донбасса и Югославии,
Каждый час и мгновение каждое тишины.
Мы теряем родных от автобуса до автобуса.
Небольшие мечты испарились
годам к шести:
Легче было бы вам в девять лет долететь до космоса,
Посадить самолёт, чем нам всё-таки подрасти.
Снова, уши закрыв, мы
плутаем в домах, как в чаще, и
Ищем тех, кто спасёт от озноба и свиста пуль.
Все мы – дети войны, все мы – завтра непреходящее
И под гулом ракет в
бесконечный спешим июль.
* * *
Мой белый сад, мой старый сад
Осиротел, устал за годы,
Но в нём деревья говорят
О счастье призрачной
свободы,
О том, что видится едва,
Но так привычно, так знакомо,
Что вновь берёза рукава
Купает в озере у дома.
Мой белый сад, мой
кроткий сад...
Куда же песнь его струится,
Кому он вторит невпопад,
Когда на миг стихают птицы?
Пред кем склониться он готов,
И почему
без граней срока
Чуть различима меж стволов
Родного взора поволока?
Следы петляют на песке
И зов деревьев бескорыстен.
Мой белый сад, он
вдалеке
Как седина ушедших истин.
Но я во тьме его найду,
На камни
натыкаясь слепо,
И посажу в своём саду
Живой цветок, смотрящий в небо.
* * *
Я люблю наблюдать за последним лучом рассвета,
Забираясь
под утро на смятую мраком крышу.
Я люблю этот город в зелёных обносках лета,
Где сквозь гомон и свист я уставшей души не слышу.
Я люблю пропадать
между кофе и крепким чаем
И порой без нужды дорогие скупать предметы.
Я
люблю, что задор мой беспечен и нескончаем.
Мне давно всё равно, с кем ты
рядом и даже где ты.
Меня помнят Лос-Анжелес, Вена и Аризона,
Как
осеннего ливня я поступь ловил босую.
И одежда моя, независимо от фасона,
Элегантна, а ночью я счастье во сне рисую.
Не беда, что мой дом не в
одном уголке, а всюду,
Где останусь, что я даже клятвой на миг окован.
И
не горько совсем, что любить никого не буду.
Не полюбят меня. Ведь за что
полюбить такого?
Я доволен, что я не допущен к слезам и тайнам
Тех,
кто имя моё заплетает упрямо в сплетни.
Я люблю быть поверхностным, глупым
чуть-чуть, спонтанным
И в свои двадцать восемь несобранно шестилетним.
Всё в порядке. Живу. Я и прежде не лез из кожи,
Чтобы что-то другим доказать;
не снимаю мерок
С душ чужих, потому что они, как одна, похожи:
Вспомню
море твоё, и любой океан мне мелок.
Я люблю за мечтой приходить, как
делец на биржу,
Торговаться, пока чья-то зависть изводит лица.
А ещё я
люблю… нет, послушай, я ненавижу
Этот город, и мне никогда ничего не снится.
Кроме смеха случайным друзьям ничего не нужно,
И Бог весть, с кем делю я
свой завтрак, обед и ужин,
Если б знать ты могла, как противно мне здесь и
душно,
Как домой я хочу, забывая, что дом разрушен.
В каждой мысли
своей, в каждой крошечной катастрофе
Я один виноват, но причину ищу подолгу.
И мне важно, о чём ты читаешь, когда пьёшь кофе,
С кем ты громко смеёшься,
небрежно откинув чёлку.
Так, на всё, что делил я с тобой, налагаю вето.
Слишком страшно не быть побеждённым в упрямой схватке.
Только больше всего на
земле я боюсь рассвета,
А ещё… ерунда. Знаешь, всё у меня в порядке.
* * *
День, застывший у «завтра» на полпути,
Сколько солнца ещё у
тебя в груди,
Сколько ветра, грибного дождя, песка,
Седины, проступающей у
виска,
Сколько звёзд… Наливайся, расти, твердей
И в сплетении
пальцев, колен, локтей,
Пенных волн, не щадящих в ночи весла,
Затяни две
эпохи кольцом узла.
Разбуди всю планету раскатом зорь,
Отыщи,
потеряй, породни, поссорь,
Дверь открой, а другую запри плотней.
Покоряешь
вершины минувших дней
И не знаешь, как вехи твои малы,
Сквозь кору
пробиваясь струёй смолы,
Высекая на камне прожилки вен,
Трижды проклят и
трижды благословен.
* * *
Красавица Тверь! Переулки, мосты,
Весною цветущие скверы –
Всё это хранишь, как сокровище ты,
Как символ
единственной веры.
Нежна и прекрасна в полёте своём,
Готова и к миру,
и к бою.
И пусть мы счастливой тебя не зовём,
Но счастье зовём мы тобою.
О, город мой славный, что прожил века
И выстоял многое, многих,
Жестоко боролся с напором врага
И нежно баюкал убогих.
Ты снова, в
лучах и во мгле синевы
Обтёсанный искрами снега,
Вздыхаешь под сенью
царицы-Москвы
Подобьем земного ковчега.
Я знаю, что нет этой силе
конца,
С которой ты рвёшься из мрака.
В твоей колыбели уснула Тверца
И
волны раскинула Тьмака.
Ты вечный защитник и праведник мой,
Стерпевший и бури, и плети.
Мой путь, неизменно ведущий домой,
Проходит по
улицам этим.
* * *
Ожил сапсан, или в шуме напористом
Я
различила его интонации.
Только внутри что-то жжёт, и за поездом
Тянется
сумрак, сбегая со станции.
В сердце моём, в разорённой обители,
Стали
слова на осколки похожими.
Разве не здесь мы друг друга увидели?
Господи,
что же мы делаем, что же мы…
Поезд смеётся огнями недобрыми,
Окна, и
окна, и окна, ну где же ты…
Только дорога железная рёбрами
Грозно мерцает
средь гула и скрежета.
Хрипом колёса заходятся в роздыми,
Дождь
обгоняет вагонов скольжение…
Тихо. И небо усыпано звёздами,
Воссоздавая
твоё отражение.
* * *
Вечернее солнце манило меня,
Как манит
осенний листок,
Последней мечтой уходящего дня
Ложась на изрытый песок.
А ночь наступала неслышно, тайком.
За бором кричали сычи.
И только
как прежде боролись со сном
И гибли златые лучи.
И дятел тревожно
стучал, как набат.
Над лесом алел небосвод.
Вечернее солнце терпело закат,
Чтоб утром явился восход.
* * *
Ещё мы любим, но подчас
Нам
не нужна судьбы опека,
Как будто нет на свете нас,
Есть ты и я – два
человека.
Мы за столом одним сидим
И под одной ютимся крышей,
Но
то, что слышать так хотим,
Мы друг от друга не услышим.
Ещё не
дрогнет гордый взгляд,
Но в глубине теснится мука,
Как будто много лет
назад
Не мы заметили друг друга.
И что не мы сейчас живём,
И
никому не сладить с этим.
За то, что сделали вдвоём,
Мы по отдельности
ответим.
СНЕГОПАД
Иссяк ноябрь. И снова чистый холст
От
солнца скрыл облупленные краски.
Встречай меня, я твой незваный гость,
Попутчик твой, виновник снежной пляски.
Иду к тебе под окрики ворон.
Весёлых птиц на праздник к нам позвать бы!
Ведь я принёс не саван с похорон,
А белый шёлк внезапно пышной свадьбы.
Иду к тебе, стволы запеленав
И
ветви все зацеловав до дрожи.
Я только вдох, я только отблеск сна в
Чужой
душе. О, как же мы похожи!
Ведь ты живёшь, боясь пытливых глаз,
Под
зыбкий ритм оконченного вальса.
Иду к тебе, хотя уже ни раз
Я путь
свершить намеченный пытался.
Начнётся вновь теперешней зимой
Вся
жизнь моя в касание длиною.
Ты слышишь всё, а я глухонемой.
Я холст, а ты
художник предо мною.
* * *
Снова нас ели разбудят острыми
Иглами, вскинут лапами.
Стали мы скучными вдруг и взрослыми.
Стали
смешными, слабыми.
Названы наши наброски драмами,
Брошен сценарий
сказочный.
Помнишь, таскали мы килограммами
Счастье в обёртке красочной.
Снова пугают часы и правила,
Сроки гнетут и жалобы.
Помнишь, корабль
мы в путь отправили,
Спрыгнув с газетной палубы.
Помнишь, как, войску
и чести верные,
Смело вели мы конницу,
Гнали врага, а теперь, наверное,
Храбрость нам только вспомнится.
Много впустую страниц пролистано,
Много забыто времени.
Если есть в мире огромном истина,
Нами она потеряна.
Всё заглушили метели зимние,
Блекнут шары блестящие.
Помнишь,
когда-то мы были сильные,
Добрые, настоящие.
* * *
Когда
закончатся слова,
Когда сказать успеем даже
О том, что вспомнится едва,
За что нас будущность накажет,
То каждый вздрогнет, будто нем,
Не
совладав с богатством этим.
И мы роднее станем тем,
Кому на грубость не
ответим.
Ни верной тайны, ни стыда
Мы не раскроем, не осудим
И
перестанем лгать, когда
Начнём безмолвно верить людям.
Молчанье – это
истин сплав,
И долг, и праведность, и мука.
А вдруг, впервые замолчав,
Мы наконец поймём друг друга.
* * *
Я как будто похожа на
маленького зверька,
Потому что всегда забираюсь в свой уголок,
То грущу,
то смеюсь, то, допрыгнув до потолка,
Задеваю руками побеленный потолок.
Не нужна мне ни клетка огромная, ни гнездо.
Дрессировке я тоже, к несчастью,
не поддаюсь.
Бесконечно ленива, порою груба, зато
Я умею молчать и,
наверное, это плюс.
Нелегко сосчитать, сколько бродит внутри идей!
Только брошена в комнате начатая тетрадь.
Я клыков лишена и разящих в борьбе
когтей,
Но умею шипеть – против шерсти меня не гладь.
И пускай моя
родина – вспыхнувшая весна,
И в груди моей бьётся негаснущий уголёк,
Ты не
знаешь, насколько бываю с тобой честна
И как честности этой боится слепой
зверёк.
***
Посвящается спасателям, погибшим при выполнении работ по
тушению лесных пожаров
Хрустом искр трава лесная
Отзовётся,
коснувшись кожи.
Спи спокойно, моя родная,
Я приду, но немного позже.
Перелёты, деревни, штабы…
Всё смешалось, внутри – мечты лишь.
Мне бы
вспомнить теперь хотя бы,
Как ты рядом тихонько дышишь,
Или в трубке
дрожащий голос,
Новый адрес горящей точки.
Наша группа с огнём боролась
В день рождения младшей дочки.
Спи спокойно, ведь я не первый,
Кто
был пойман в кольцо пожара.
Может, кашель и приступ нервный
Ты бы взглядом
одним сдержала.
Ты бы, слово найдя живое,
Заменила им крики, жесты.
Тьма бессильна, когда нас двое.
Слава Богу, сейчас не здесь ты.
Пусть
приснится тебе прохлада,
Под большим абажуром лампа,
Мной придуманные
когда-то
Неумелые строчки ямба,
Как за розовой занавеской
Бледно-жёлтый цветок ютится,
Тихо шепчут о чём-то в детской
С карандашных
эскизов лица,
Где-то счастье сопит в кроватке,
Так румяно и
златокудро…
Ночь как вечность, но я в порядке.
Три часа и наступит утро.
Словно вихрь огонь пронёсся
И по веткам сбежал, лютуя.
Скоро кончится
всё, не бойся.
Не услышишь, как в дом войду я
И замру над тобою,
спящей,
О коварстве судьбы не зная.
Снова пламя ревёт над чащей.
До
свиданья, моя родная.
***
«После вчерашнего я остался один… Нет,
чувствую, что один. И получается так, что ты — самый близкий мне человек…»
А. В. Вампилов «Утиная охота»
Не из тех я, кто реки всегда переходит
вброд,
Кто боится свой путь повернуть в одночасье вспять,
Кто не бросится
в смех… Просто возраст своё берёт.
Мне до полной тоски остаётся ещё лет пять.
За окном вижу синий огромный рекламный щит,
Под окном – ничего... Только
мокрый асфальт, толпа.
И душа, как тетрадь, почему-то по швам трещит.
Улыбаюсь, шучу. Без тебя мне теперь – труба.
И когда пробегаю я мыслью
по жизни всей,
Мне становится страшно от бледных, немых картин.
Что
коллеги, друзья… Нет давно никаких друзей!
Среди них я один. Ты пойми, я
совсем один.
Снова к горлу подходит какой-то звериный крик.
Снова
душно. Вокруг неизменная хворь и сушь.
Я не буду кричать. Я уже к тишине
привык.
Оглуши меня, слышишь, окликни, обезоружь.
Расскажи мне о
чём-нибудь, вздохом одним утешь.
Не умею любить, но я жажду твоей любви.
Мой разгром, мой разлад, не дозревший во мне мятеж,
Умоляю тебя, робким
голосом подави.
Я солгал. Я из тех, кто боится всего и вся,
Кто
спокоен и твёрд, кто считает статьи, долги…
Серый город гудит. Понимаю: так
жить нельзя.
Без тебя мне никак. Сделай что-нибудь. Помоги.
* * *
Есть у прошлого свой небольшой музей.
Там в прихожей – ботинки твоих
друзей,
Чей-то крик, окликающий без конца,
Плащ на стуле, похожий на плащ
отца.
Коридор. Непривычно стена бледна.
Стол кривой и на скатерти два
пятна.
Сохранившая тела изгиб кровать.
Ты уже прекращаешь существовать.
Остаётся, нарушив порядок лет,
На стекле запотевшем ладони след.
Остаётся не начатым список дел.
Самолётик бумажный уже взлетел,
Приземляться не хочет. Листок помят,
Рук любимых запомнивший аромат.
Брошь. Наверно, её обронила мать…
Нет, не надо забытое поднимать,
Неподвластное времени и уму.
В это место приходят по-одному,
Чтобы
вспомнить, что там так давно лежит
И что больше тебе не принадлежит,
Чтоб увидеть, немыслимый груз неся,
То, к чему прикоснуться уже нельзя.
|
