|
|
Пётр ЧАЛЫЙ. Тарасова родня |
|
2018 г. |
Форум славянских культур |
|
ФОРУМ СЛАВЯНСКИХ КУЛЬТУР |
|
|
|
Пётр ЧАЛЫЙТарасова родня
Девятое марта (25 февраля по старому стилю летоисчисления) 2018 года в культуре славянских народов отмечено очередным памятным событием – 204-летием со дня рождения Тараса Григорьевича Шевченко. Его главная поэтическая книга «Кобзарь» является основой современной украинской литературы, во многом – основой литературного украинского языка. Большую часть прозы – повести, дневниковые записи, письма, – а также часть стихов Шевченко писал на русском языке. По праву его можно называть поэтом, писателем Украины и России. Наш воронежский край оказался кровно родственным Шевченко. Во второй половине девятнадцатого века в Острогожском уезде на хуторке Верхний Киев близ слободы Россошь поселилась на жительство семья дочери младшего брата Тараса Григорьевича – Иосифа. О потомках Кобзаря – наш рассказ. В южных российских пределах нередко встречается значимая в нашей славянской литературе украинская фамилия Шевченко. Есть даже на этот счёт лирическое объяснение с читателем у современного поэта Михаила Шевченко (а родом он воронежский, слобожанский, из слободы Сагуны, вырос же в Россоши): «Я часто слышу: – А скажите, правда, что вы – великого Тараса правнук? А может, лишь однофамилец с ним?..» И дальше: «Я так же, как и вы, Тараса правнук. Мне б, как и вам, его достойным стать». В прошлые семидесятые годы случай свёл меня в Россошанской поликлинике с опытным врачом Украинским. Фронтовик Сергей Никитич рассказал мне, газетчику «районки», о том, что оформлял документы для бабушек из Алейниковского сельсовета. «Внучки Тараса Шевченко. Из Киева обещали им пенсию платить». В телефонном справочнике Россошанского района насчитал восемьдесят однофамильцев поэта. К слову, в моём родном селе целая улица Шевченок набирается. Да мало ли чего бывает на белом свете. Язык довёл и до Киева Верхнего – степного сельца, откуда уже рукой подать к Дону. При случае поинтересовался об услышанном в совхозе «Алейниковском», где расположен тот хуторок. Утвердительно ответил мне старожил тамошних мест, тогдашний председатель профсоюзного комитета Иван Порфирьевич Дробин, с кем давно, кстати, был знаком. – Моя мать, Варвара Тимофеевна, доводилась внучкой Иосифу Григорьевичу, родному брату Тараса. Оказалось, что Дробин ездил на родину предков – в село Шевченково (так называется прежняя Кирилловка, где прошло детство великого Кобзаря). Это Звенигородский район Черкасской области. – Усадьба, где стояла «хата батькив», – Государственный заповедник, – рассказал он. – Весь в зелени и цветах литературно-мемориальный музей. В одном из залов – во всю стену родословное древо рода Шевченко, нарисована там и наша воронежская веточка... К горькому сожалению, настоящая хата отца поэта сгорела ещё в конце прошлого девятнадцатого столетия. Та же беда стряслась уже спустя век, в сентябре девяносто второго – среди ночи огонь запылал изнутри, а сторож, как всегда, спал дома. Одни увидели в том покушение на национальное наследство Украины, другие, что достовернее, – безответственное отношение к святыням народным. Воспоминания о детстве часто «прорастают» в художественной прозе Шевченко. Читаем зачин повести «Княгиня»: «Село! О сколько милых, очаровательных видений пробуждается в моём старом сердце при этом милом слове! Село! И вот стоит передо мною наша бедная, старая белая хата, с потемневшею соломенною крышею и черным дымарём (печной дымовой трубой), а около хаты на прычилку (с боковой стороны хаты) яблоня с краснобокими яблоками, а вокруг яблони цветник, любимец моей незабвенной сестры, моей терпеливой, моей нежной няньки! А у ворот стоит старая развесистая верба с засохшею верхушкою, а за вербою стоит клуня (сарайчик, в каком молотили снопы), окружённая стогами жита, пшеницы и разного всякого хлеба; за клунею по косогору пойдёт уже сад. Да какой сад! Видал я на своём веку таки порядочные сады, как, например, уманский и петергофский, но это что за сады! Гроша не стоят в сравнении с нашим великолепным садом: густой, тёмный, тихий, словом, другого такого сада нет на всём свете. А за садом левада (сенокосный лужок), за левадою долина, а в долине тихий, едва журчащий ручей, уставленный вербами и калиною и окутанный широколиственными, тёмными, зелёными лопухами; а в этом ручье под нависшими лопухами купается белокурый мальчуган, а выкупавшись, перебегает он долину и леваду, вбегает в тенистый сад и падает под первою грушею или яблонею и засыпает настоящим, невозмутимым сном. Проснувшись, он смотрит на противоположную гору, смотрит, смотрит и спрашивает сам у себя: «А что же там за горою? Там должны быть железные столбы, что поддерживают небо. А что, если бы пойти да посмотреть, как это они его там подпирают? Пойду да посмотрю, ведь это недалеко». Встал и, не задумавшись, пошел он через долину и леваду прямо на гору. И вот выходит он за село, прошёл царыну (выгон), прошёл с полверсты поля, на поле стоит высокая чёрная могила. Он вскарабкался на могилу, чтобы с неё посмотреть, далеко ли ещё до тех железных столбов, что подпирают небо. Стоит мальчуган на могиле и смотрит во все стороны: и по одну сторону село, и по другую сторону село, и там из тёмных садов выглядывает трёхглавая церковь, белым железом крытая, и там тоже выглядывает церковь, из тёмных садов, и тоже железом крытая. Мальчуган задумался. «Нет, – думает он, – сегодня поздно, не дойду я до тех железных столбов, а завтра вместе с Катрею. Она до череды коров погонит, а я пойду к железным столбам, а сегодня одурю Микиту (брата), скажу, что я видел железные столбы, те, что подпирают небо». И он, скатившись кубарем с могилы, встал на ноги и пошёл, не оглядываясь, в чужое село. К счастью его, ему встретились чумаки и, остановивши, спросили: – А куда ты мандруешь, парубче? – Додому. – А де ж твоя дома, небораче (бедолага)? – В Киреливци. – Так чого ж ты йдёшь у Морынци? – Я не в Морынци, а в Киреливку иду. – А колы в Киреливку, так сидай на мажу (на чумацкий воз), товарищу, мы тебе довеземо додому. Посадили его на скрыньку, что бывает в передке чумацкого воза, и дали ему батиг в руки, и он погоняет себе волов, как ни в чем не бывало. Подъезжая к селу, он [увидал] свою хату на противоположной горе и закричал весело: – Онде, онде наша хата! – А колы ты вже бачишь свою хату, – сказал хозяин воза, – то йди соби с богом! И, снявши меня с воза, поставил на ноги и, обращаясь к товарищам, сказал: – Нехай иде соби з богом…» «Хата батькив» сохранилась в рисунках Тараса Григорьевича. Побелённая мазанка. Сверху нахлобучена по самые прижмуренные оконца патлатая камышовая стреха. На потрескавшемся пересохшем лозовом плетне выжаривается на солнце глиняная макитра, и ещё одна – на держаке печного рогача, прислонённого у стенки. Без этих выставленных сушиться кувшинов-глечиков и макитр да красных, розовых – рясно цветущих мальв под оконцем невозможно представить слободскую Украину. Открой скрипучую-рыпучую дверь – на глиняном полу-доливке стоят стол и лавка. Судьба уготовила им быть выставленными в музее. В углу – божница с лампадкой. Вот и всё убранство. «Я – сын крепостного крестьянина», – так напишет о себе в автобиографии Шевченко. На той самой лавке за столом собиралась вечерять вся семья: мать и отец, мал мала меньше – Катерина, Тарас, Никита, Ярина, Мария и Иосиф. Парила и сладостно пахла картошка. Малышня терпеливо дожидалась, пока отец не отрежет каждому по скибке хлеба, пока мама, почему-то не обжигая руки, раскладывала перед каждым горячие картохи на стол... Святая простота...
По сей день не иссякает людской поток в шевченковскую Кирилловку, а за сотни вёрст севернее – к русской деревне, в есенинское Константиново. И вот – перед тобою – «убогая батьковская стреха». И нет ответа: как под ней смогло родиться «Рэвэ та стогнэ Днипр шырокый»? Почему в другой, бревенчатой, избе явилось парнишечке – «Выткался над озером алый свет зари»? Явление Пушкина, скажем, понятнее, там – образование, культура дворянских поколений, впитанная с материнским молоком. А тут 8542 крепостных крестьянина у помещика Энгельгардта. Тут же – шестеро детей вырастало в семье Григория Шевченко. Из тысячи тысяч сирых сверстников Тараса выпало спеть о них, о времени песнь потомкам именно ему, Кобзарю?! Доводилось ли вам когда-нибудь на самом что ни на есть суходоле, на степной вершине, вдруг встретить ключевой родник? Серебрит косогор сивым полынком, а среди него нежданным островком зелёная осока, какую питает и в тени которой выживает незамутнённый родничок. Знающий человек объяснит вам доступно о необычном поведении подземных вод, нарисует вполне ясную для понимания картину. И всё одно – останется в памяти сказкой: выгоревшая, сожжённая летним зноем степь, напитанная до краёв полынной горечью, и не в низине яра, не под обнажённым земельным обвалом в глубокой круче, а на самой горушке, в укрытой тенистой зеленью кринице-копаночке неостановимо бьёт светлый ключ, приятно обжигающий пересохшие губы ледяным холодком. Так и тут? Есть народ. И есть его поэт, народный глас. «И неподкупный голос мой Был эхо русского народа». Вроде всё объяснимо. Но только откуда же явилось: «Соловьём залетным юность пролетела»? «Отговорила роща золотая»? Только как же всему обездоленному миру сын крепостной крестьянки прозорливо скажет: «И на оновлэнной земли Врага нэ будэ, супостата. А будэ сын и будэ маты. И будут люды на зымли»? Судьбе было угодно распорядиться так, что у Тараса Григорьевича не сложилась собственная семья, какая ему виделась в думах в далёкой ссылке в солдатчине, в тёплом Киеве и холодном Петербурге. Фамильный род Шевченко продолжили дети его сестёр и братьев. Из семьи младшего Иосифа Григорьевича в будущем и потянулась родословная Кобзаря в воронежские края. – У Иосифа родилась дочь, – рассказывал правнук Дробин. – Назвали её Вассой– Василиной. Уже после отмены крепостного права она вышла замуж за кирилловского парубка Тимофея Хоменко. Жилось бедно. Шли внаймы работать к тому же барину на его землю. Покинули родину. По рассказам матери, случилось это во второй половине девятнадцатого века. Молодые вместе с другими семьями земляков из Звенигородского уезда Киевской губернии поехали искать счастья на чужой стороне. Близ слободы Россошь Острогожского уезда Воронежской губернии звенигородцы поселились на соседних хуторах Верхний Киев (на холме) и Нижний Киев (в низине). Это была воронежская слобожанщина, где ещё со второй половины семнадцатого века начали обживать донские степи малороссийские козаки-черкасы с Днепра. Вспомним ранние рассказы Ивана Бунина, написанные, что называется, с натуры. Зримо предстаёт серая крестьянская толпа, какую гнала в необжитые края нищета. Слышишь скрип колёс нескончаемых обозов. Почуешь, почувствуешь запах мягких пыльных дорог, над какими в ночи сияют звёзды, которые «может быть, знают, как свято человеческое горе!» – Так уж вышло, что Василина и Тимофей выбрали на жительство степной хуторок Верхний Киев. Почему именно здесь – не сохранилось в семейной памяти, – говорит Иван Порфирьевич. – Они тут были в числе других украинских переселенцев. О том можно догадаться по названиям окрестных хуторов – Украинский, Крещатик, Мирошников, Херсонский. Может, какой-то дошедший до ручки в хозяйственных делах местный помещик распродавал, сдавал в аренду свои угодья, вот и поселились в Придонье переселенцы. Всё же тесна земля. Племянница Шевченко, конечно, и не предполагала, что и эта степная сторона – родина людей, близких Тарасу Григорьевичу. В недальней слободе Юрасовке когда-то родился и рос внебрачным сыном помещика и крепостной крестьянки Николай Иванович Костомаров. С ним, историком и писателем, Шевченко породнился в Кирилло-Мефодиевском обществе, которое ставило своей целью духовно и политически объединить славянские народы, искоренить рабство и всякое унижение. Именно в те годы родился «Заповит»: Поховайте та вставайте, Правда, поэт будто пророчески сквозь столетия упреждал нынешние майданные дела: Доборолась Украiна до самого краю, И в Киеве, и в Саратове, где желал свидеться Шевченко с Костомаровым после ссылки, всякий раз по-матерински тепло и радушно будет привечать Тараса Григорьевича мать Костомарова, Татьяна Петровна, родом из юрасовской крепостной семьи Мельниковых. «Добрая старушка, – записывал Шевченко, – она узнала меня по голосу... она привечала, как родного сына, радостным поцелуем и искренними слезами. ...Я расстался со счастливейшею и благороднейшею матерью прекраснейшего сына». О ней поэт кровью сердца писал ещё в петербургском каземате, когда увидел сквозь зарешётчатое оконце – по тюремному двору идёт мать Костомарова... Дивлюсь: твоя, мій брате, мати Так уж станется, так уж Богу будет угодно, что спустя годы на похоронах Кобзаря в холодном Петербурге навечно прикроет глаза Тарасу и свежую могилу окропит женской слезой она – Татьяна Петровна. В донской стороне, какую обживали родичи Шевченко, в здешней степи у ночных пастушьих костров складывал песни воронежский прасол Алексей Кольцов. И уж, конечно, в дорожных думах возвращался к столичным разговорам со своим кровным поэтическим собратом – украинским Кобзарем. А за Доном-батюшкой, в совсем близкой павловской слободе Казинке, писал «Воспоминания о Тарасе Шевченко его случайного ученика» художник-любитель Борис Суханов-Подколозин. В петербургской гостиной его матушки поэт встречался с Иваном Тургеневым, Яковом Полонским, Аполлоном Майковым и другими известными литераторами, художниками. Живший в постоянной нужде, Шевченко отказывался от материальной помощи своих близких знакомых. И тогда Наталья Борисовна нашла удобный предлог: попросила Тараса Григорьевича давать уроки рисования её сыну. Эти тёплые встречи не прошли бесследно для мальчика, коль возвращался он к ним в памяти уж взрослым. Просторна земля, но не одинок живущий на ней человек, если он, конечно, сам человек. И кирилловские переселенцы прижились на Слобожанщине. Чужая сторона стала родиной их детям. Василина Иосифовна и Тимофей Хоменко вырастили семерых детей – Ольгу, Наталью, Евдокию (в замужестве Чекрымова), Марка, Марину (Потебенкову), Матрёну (Курченкову), Варвару (Дробину). Повзрослев, сын Марк после кончины матери вернулся в отчие края – в Кирилловку. Его сёстры остались жить на новой родине. Выходили замуж, обзаводились своими семьями. Здесь они похоронили родителей. Судьбы Ольги и Натальи пока сокрыты в тумане лет. Матрёна Тимофеевна вышла замуж в Верхнем Киеве за Курченко. О Евдокии Тимофеевне и «всей нашей родне» рассказали уже её внуки, тарасовы правнуки, проживающие в Россоши. Алексею Ивановичу Тютюнникову и Надежде Владимировне Чекрымовой за восемьдесят лет. «Бабусю Явдоху» хорошо помнят. «Добрая, в любой одежде нарядная, весёлая и до преклонных лет оставалась хозяюшкой хоть куда». А завершила она свой земной путь в 1948 году. Лик Дуняши с сёстрами Мариной и Варварой запечатлён на старинной фотографии мастера с личным «клеймом» – «Е.И. Педановъ россошь». Действительно, и на снимке она самая нарядная – в светлой блузе с оборочками, статная. Девушку Дуняшу судьба свела здесь же, в Верхнем Киеве, с Корнеем Тютюнником. Свела да и быстро разлучила, муж скончался молодым. Евдокия осталась с малолетками на руках – с дочуркой Катей и сынками Ваней, Васей, Алёшей. Вдова, пригожая хозяюшка, приглянулась местному неженатому парубку. Был Семён Чекрымов намного моложе Дуни, но стал родным отцом для чужих детей. И – собственных быстро нажили, тоже четверых. Все свои – так и растили… О Тютюнниках поведал Алексей Иванович. Он «рождён в 1928-ом, а записан в 1929 году. Лишний год до пенсии пришлось дорабатывать. Дядю Алёшу не помню. Его в Гражданскую войну ни за што, ни про што прямо у двора казаки шашкой надвое разрубили. В память о нём я живу с его именем. Тётя Катя и дядя Василий работали в колхозе Чапаева. Нашу семью отец увёз в Луганск. Работал в забое на шахте Четырнадцать-Семнадцать. Началась война. Немцы на подходе. Нас эвакуировали на Урал. Пять суток добирались в Нижний Тагил. Отца взяли на фронт. В Сталинградской битве был тяжело ранен. Умер и похоронен в городе Ленинск. Я когда в школу в Луганске пошёл, записали – Тютюнник. Тютюн по-украински – табак. На Урале устроился на железную дорогу. Тут стал Тютюнников. Однажды в документе обозвали даже Тюркиным, подсказали – вовремя исправил. По службе вырос до дежурного по станции. Домой, на родину, потянуло. Мой начальник долго не подписывал моё заявление, уговаривал – пожалеешь. «На такую должность тебя в Россоши не возьмут». Он был прав. А я раз решил – чего жалеть? Дома и солома едома. Пошёл в шофёры. Сельские стройки обеспечивал материалами, после – химический завод…» Чекрымовское «родовое древо» в памяти у Надежды Владимировны. «Я наше родословие диктую под запись племяннице – дочери брата Леонида. Марина учится в Россошанском, называю по старому, педучилище. Не забудется и учителю пригодится». «Дедушка Семён Фомич из работящих крестьян. Детей и нас, внучат, к честному труду приучал. Учиться помогал. Первенец сын Стефан вместе со старшим братом Иваном на шахту в Луганск уехал. Так же ушёл на фронт. Как об Иване Корнеевиче, о Стефане Семёновиче есть запись в «Книге Памяти. Россошанский район»: «Чекрымов, рядовой, в 1943 году пропал без вести». Дочь Аннушка трудилась в колхозе. Дядя Пётр Семёнович работал учителем, директором школы. Мой отец Владимир Семёнович остался в Верхнем Киеве. Любил лошадей, ухаживал за ними в колхозе. В нашей семье выросло шестеро братьев и сестёр. Выучились. Тая медсестра в Семилуках. Нина учительница в Россоши, а Николай – в Кемерово. Леонид врач, Виктор военный, в Екатеринбурге. Кто на пенсии, кто ещё работает, Я всю жизнь бухгалтером в Россоши – на предприятии сельхозхимии, в районном финансовом отделе, в казначействе». Спрашиваю у правнуков о Тарасе Шевченко. «Гордимся, любим его книги, – сказала Надежда Владимировна. – Мой брат Николай ведь тоже в газету пишет, стихи сочиняет…» А родословие своей бабушки собрала праправнучка Кобзаря Людмила Михайловна Овчаренко. – Марина Тимофеевна родилась в 1880 году, – говорит женщина, перелистывая свои записи. – Прожила она, дай Бог каждому, 96 лет. По мужу – Потебенко. Василий Емельянович был постарше, с 1877-го, умер в 73 года. Они крестьянствовали единолично, в колхозе имени Чапаева успели поработать. – Хутор Верхний Киев часто называют именем давно-давно несуществующего колхоза: «Ты откуда родом?» «С Чапаева». – Семья Потебенко была многодетной. Сыновья участники войны, вернулись домой. Дядю Васю старожилы помнят как умелого и уважительного кузнеца. А его брат Иван Васильевич выучился на электрика, работал в Россоши, Новочеркасске, умер в Луганске в 90 лет. Дядя Гриша на фронт не попал. Шахтёр. – Тёти Маруся и Елена вышли замуж в соседние сёла – в Поповку и Куренное. Колхозницы. Варвара Васильевна уехала и жила на станции Тацинской в Ростовской области. А моя мама Прасковья с отцом Михаилом Присичем жили и работали дома – в колхозе, в совхозе. – Я сама почти сибирячка, – объясняет Людмила Михайловна, – в Тюменской области трудилась на стройках. Вышла на пенсию, потянуло на родину. Зимой в Россоши, а с весны до осени – на хуторе, в родительском доме. Брат Николай остался жить там, в Сургуте… Младшая внучка Иосифа Григорьевича Шевченко – Варвара Тимофеевна (I887-I97I) с мужем Порфирием Михайловичем Дробиным (1887-1978) имели пятерых детей. Вели единоличное крестьянское хозяйство, в коллективизацию вступили в колхоз. Старшая дочь Прасковья с мужем Николаем Присичем работали в колхозе, она останется с сыном Александром, муж погибнет на фронте в годы Великой Отечественной войны. Вторая дочь Мария Порфирьевна работала колхозным бухгалтером. Третья дочь Нина Порфирьевна погибла в шестнадцать лет – разведчица, выполняла боевое задание в оккупированном врагом селе Дьяченково Богучарского района. Сын Иван Порфирьевич Дробин, как уже говорилось, большую часть жизни проработал председателем профсоюзного комитета в совхозе «Алейниковском», который был создан из окрестных колхозов Россошанского района. Самый младший в семье Павел Порфирьевич окончил Россошанское педагогическое училище, трудился учителем, директором в сельских школах Богучарского района. Ветвь внуков Шевченко-Хоменко-Дробиных продолжают пра- и праправнуки. Живут они под разными фамилиями, возможно, даже – Шевченко. Ведают, чьи они по рождению, наши знакомые Дробины. У Ивана Порфирьевича есть дочь Светлана Ивановна, внучок Костик. Родные и двоюродные братья и сёстры Дробина, их дети и внуки растят хлеб и трудятся на животноводческих фермах – сельские кормильцы. Работают они и в городе у станка. Служат в армии. Есть среди них учителя, врачи, офицеры, моряки-подводники, ещё студенты. Их адреса теперь в разных концах нашего Отечества. Родословная ветвь потомков из рода Тараса Шевченко продолжает расти кустистым древом. Что могли сказать о своем именитом родиче его потомки в первом колене? Наверное, говорили бы об участливой заботе Шевченко о родных, которая нет-нет, да и выплеснется в стихотворной строке, увидится в сохранившихся письмах. «На эти деньги справь йосыповым детям на зиму одежду». «Сказал бы Миките, Йосыпу и Ярине, чтобы не торопились на волю без пахотной и грунтовой земли, – пусть лучше подождут». «А очень, очень хорошо было бы нам вместе век докоротать над старым Днепром». «Увидишь брата Йосыпа, скажи ему, пусть придёт в себя да принимается мне хату ставить». Василина Иосифовна не могла не хранить в памяти семейных преданий. О том, как уже вольным человеком гостил в Кирилловке у родных Тарас Григорьевич. Как на семейных торжествах был наречён крёстным отцом её брата. И о том, как родные, земляки, вся родимая Русь провожали своего Кобзаря в последний путь на днепровские кручи. Может, и сама Василина стояла в тот печальный час на прибрежной горушке, сразу поименованной в народе – Тарасовой... Любил Тарас Григорьевич украинские народные песни. «Ой зийды, зийды ты, зиронька, та вечерняя...». Современник Шевченко украинский литератор Пантелеймон Кулиш засвидетельствовал то, как пел Шевченко у него на свадьбе. «Такого или хотя равного этого пению я не слыхал ни в столице, ни на Украине. Все гости обратились в слух, и едва Шевченко оканчивал одну песню, все просили его другую спеть. Свадебный пир обратился в национальную оперу. Невеста в знак благодарности подарила певцу-поэту свой венчальный венок». Не стоит дивиться тому, что стихи Кобзаря в народе зачастую принимались как свои песни. При этом вовсе не обязательно припоминать и ссылаться на песню о Днепре. Ещё в начале минувших шестидесятых, когда сразу целыми улицами обстраивалось немного оживавшее наше село, чуть ли не в каждое летнее воскресение созывались люди на обмазку глиной отстроенного дома, на лепку самана – больших кирпичей из глиняного замеса. На толоку – так по-старому звался тот обычай. По завершении дел, как водилось, затевалось сельское застолье. Транзисторы и магнитофоны были ещё не в ходу, большая редкость. И вот после выпитой чарки обычно подталкивали локтем самых голосистых. – Зачинай, Катерино... Для порядка Катя отнекивалась. Но постепенно рядышком подсаживались любители попеть, сговаривались, кому и каким голосом вести мелодию. Наставал миг, когда вдруг разом стихал в застолье галдёж, и в неустоявшейся тишине чистым звоном колокольцев заводилась песня. Замирала, щемила человеческая душа, какой бы заскорузлой она ни была. От певшихся в ту пору «тонкой рябинушки» и «подмосковных вечеров» переходили к своим – то вспоминали казака, какой по Дону гулял, то доходил черёд и до Днепра, и до – Закувала зозуленька Когда же упарившийся гармонист выжимал из своего «струмента» «барыню», то следом же, не отдышавшись, тоже взмокревшие плясуны требовали играть «гопака». Не женися на богатій, Начинал допытываться, кто сложил эти песни. Мне простодушно отвечали: – А хто его знает, добра душа... И уж повзрослев, встретился со знакомыми с детства строками на страницах «Кобзаря». По-своему интересными оказались беседы с нынешними потомками из рода Шевченко. – Ездил на Украину с тёткой Явдохой, – припоминает Дробин. – На шевченковские торжества нас пригласили. Встретилась тогда она с братом Марком у него дома. До того лет тридцать не виделись. Обнялись, расплакались. И тут же присели на лавочку и так ладком запели на два голоса. Поплачут на радостях. И опять поют – старинную, протяжную... Беседовали с Порфирьевичем в семидесятых годах, а в девяностых и его старость, недуги заставили навсегда покинуть хуторок. Стареньких родителей забрала к себе дочь в ростовский городок Донецк, что на самой меже с Украиной.
...У воронежских потомков рода Шевченко, с кем довелось разговаривать, есть в доме сборники стихов поэта. А вот престарелая колхозница Анна Васильевна Белашова, дочь Марины Тимофеевны, которая «ни одного класса не начинала, а, значит, и не кончала», пересказывала «Катерину» по памяти. Говорила она нараспев. В речи, как это водится на воронежской слобожанщине, русские и украинские слова вперемешку. – Тарас Григорыч – ридный дядько моей бабуси. Як же про цэ ны знать? Помню, бабуся рассказывала, шо прыйихалы сюда на жительство при панах. У тутошнего Голостина купылы землю. Дитэй у бабуси було нэ так, як счас у людей, багато, хоть и бедно жили. Семь душ в семье ростила, а ещё троих схоронила. Дидуся помню. В широких козацких штанах ходыв. Проты двора ставок, лёд тонкий, а хлопьятам хочется покататься, тай шурхнулы в холодну воду. Дедусь вытащил их, як гаврашат, як суслыкив. У него одна прыказка була: – Бый вас сыла Божья! В германскую войну мий батько в плен попал. Мы дожились – йисты ничого нэма, хоть с голоду помырай. С Украины родычи приглашают – с хлебом живут... Напнулы на телегу цыганскую будку – и туда. Як раз мисяц добыралысь на двух подводах. Одного коня пришлось обменять на два пуда ячменя. Родычи пособылы. В то лето шестьдесят пудов муки заробылы. Там, в Кырыливци, побачила хату, дэ вырис Тарас Шевченко. Во дворе чего-то самолет стояв, первый раз бачила. По праздникам девчата красыво наряжалысь: красыви венки на головах, ленты до земли. Опосля? Дома замуж вышла. В колхоз записались. Стахановкой звалась. На ланке, на буряках сахарных всю жизнь, звеньевой. Тяпкой та руками кохаешь их. Осенью выкопаем и сложим в кагаты прямо на поле, укроем. Зимой вывозим. Ночь-полночь, уже стучит в оконницу бригадир: – Васильевна, сегодня на волах не едешь, коней запрягай. А на конях, по-нынешнему, як на «Волги». Всяко жили. Не тужили. Пятерых детей на ноги поставили, выучили, хай нэ обижаются... Старуха рассказывала всё обстоятельно. Выработанные на свёкле сухощавые руки, что суше старого дерева, не лежали покойно на коленях – чистыми уголками повязанного под подбородок платка всё смахивала набегавшие на глаза слёзы. – Наши бабы считали, что про Катерину в «Кобзаре» выдумано. Не, я в Кырыливци узнала – суща правда. – Доверительно сообщила она мне напоследок. – Шевченко правду писал...
Стоял в ту пору степной хуторок окружённым вызревающими уже золотистыми хлебами. В высоком небе вековечно плыли над чистым полем облака. Сверкало солнце. Голубым платком, сложенным треугольником, светился пруд. Тенистой рощицей вербы по плотине. Вдруг – не поднимая брызг, снялись и, сделав круг, опять сели на обжитую воду дикие утки. И вновь покой. Как опаляющая душу песенная строка: Ой крикнули сірії гуси На фото: Вечер памяти Тараса Шевченко в Россошанском педагогическом колледже
|
|
СЛАВЯНСТВО |
|
Славянство - форум славянских культурГл. редактор Лидия Сычева Редактор Вячеслав Румянцев |
